— Очень трудно объяснить, что такое хюгге, тем, кто незнаком с длинными темными месяцами скандинавской зимы. А они наложили отпечаток на нашу национальную душу. Нам, как нации, нравится наш дизайн, он доступен всем, независимо от классовой принадлежности, уровня образования или достатка. Каждому датчанину известны имена Арне Якобсена, Поуля Хеннингсена, Ханса Вегнера.
– Стулья, свет, архитектура. Кое-что было разработано этими дизайнерами в шестидесятые, но до сих пор выглядит свежо и современно.
– Вот именно. И это находит отражение у нас дома. Англичане, я слышала, говорят, что дом англичанина – его крепость, а для нас дом – это тихая гавань хюгге. Много времени, особенно зимой, мы проводим дома. Вот с годами наши дома и стали местом, которое можно сделать неповторимым, где можно отдохнуть, позаботиться о себе и о других. Доставить удовольствие тем, кто вам дорог. Друзьям и родным. Вечер может начаться в шесть часов и тянуться до часу ночи.
Человеческая душа — не шкура животного, которая от дубления становится качественнее. Человеческая душа — это сверхчувствительная, трепещущая, хрупкая мембрана. От удавов она мертвеет и покрывается шрамами. И начинает бояться мира. Вот тогда страдание оборачивается болезнью. Обретает нечто вроде собственной жизни. Со своими ритмами и колебаниями. Это болезнь пробуждается, но, что самое ужасное, она подпитывает сама себя.
Тысячи дней, тысячи лун,
Звон или стон порванных струн
Сердце в клочки и пальцы в кровь.
А за душой только любовь.
Крутит судьба тот же мотив,
Но только ты всё ещё жив.
И говорить рано прощай,
Ты музыкант — дальше играй,
Это твоё соло.
Сладости могут забрать твои зубы,
Но всерьёз хотят забрать лишь душу.
Can you save my heavydirtysoul?
Ты можешь спасти мою злодейскуюдушу?Big explosions crack through thunderous mountains
Hearts exploding, minds, volcanoes pop and blow.
За грозовыми перевалами мерцают огромные вспышки,
Воспламеняя сердца и души, извергаются вулканы.Красивое лицо не значит красивая душа.
Океаном пурпурным бунтует внутри,
Дикой птицею рвётся наружу из тесного плена
То, что вмещает в себя миллионы вселенных,
То, что плачет, смеётся и хочет свободно парить.
— Звезда упала.
— Это не просто звезда. Это слеза воина. Того кто сложил свою голову где-то на этой планете. Несчастная душа, которая не смогла поверить в Великого Духа.
Душа имеет разное количество бит, разное количество информации. Даже у жука, у червяка есть душа, но у него попроще. Она постепенно развивается, насыщается, становится сложней. Но, конечно, нет такой души, как у человека, если тем более человек верующий, религиозный. Ведь атеисты это тоже религиозные люди. Потому что надо верить, что Бога нет. Один верит, что Бог есть, а другой верит, что его нет. Потому что доказать, что Бога нет также сложно, как и доказать, что он есть.
Женщина, как море, так взывает,
но мужчины, словно корабли,
только сверху душу задевают -
глубиной они пренебрегли.
Спичку зажгу —
только тем утолю печали
бесприютной души,
что встречает вечер осенний
и во мглу уходит тоскливо...
Votre âme est un parfum subtil dans une armoire,
Votre âme est un baiser que je n'aurai jamais,
Votre âme est un lac bleu que nul autan ne moire;
У вас душа нежна и пахнет анемоной,
У вас душа хмельна, как поцелуй в огне,
У вас душа — лазурь воды незамутненной;Votre âme est une enfant que je voudrais bercer
En mes bras trop humains pour porter ce fantôme,
Ce fantôme d'enfant qui pourrait me lasser,
Et je veux vous conter comme un bon Chrysostome
La beauté de votre âme aperçue à demi
Autant qu'on peut voir une monade, un atome.
Votre âme est dans la paix comme cloître endormi.
Des larrons useront de plus d'un stratagème
Pour ouvrir le portail qui forclot l'ennemi.
У вас душа — дитя: ее бы укачать,
Я слишком во плоти для этого фантома,
Чуть что готового исчезнуть, замолчать;
Я был бы рад воспеть с искусством Хризостома
Всю вашу красоту, чья видимая часть
И то загадочна, и то полузнакома.
Она как монастырь, в котором дремлет страсть, -
Нужна особенная хитрость, непростая,
Чтобы открыть врата и в монастырь попасть.Не радуйся так
чаше, полной зелья хмельного,
не радуйся так!
Опьянев, по пути споткнёшься —
потеряешь, расплещешь душу...
Всё, о чём мы страдаем, боимся — в душе.
Всё, что мы ненавидим — в сердце.
Наша память живёт с ерундой в голове.
Остальное — в растраченном тельце.
Je suis la plaie et le couteau!
Je suis le soufflet et la joue!
Je suis les membres et la roue,
Et la victime et le bourreau!
Je suis de mon coeur le vampire,
— Un de ces grands abandonnés
Au rire éternel condamnés
Et qui ne peuvent plus sourire!
Я — нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я — жертвы стон и смех тирана!
Отвергнут всеми навсегда,
Я стал души своей вампиром,
Всегда смеясь над целым миром,
Не улыбаясь никогда!Под вечер смутная душа моя близка
Туману зимнему – холодному, седому.
Насупилась под стать заброшенному дому,
Где липнет плесенью животная тоска.
Вихрится мысль, пьянит и падает, и дразнит,
Снует танцовщицей, что вечно под хмельком,
Не видеть бы людей, не думать ни о ком!
От скуки будничной в зубах гадливость вязнет.
В надлобье пустота заухала совой,
И сердце, вялое, как плеск береговой,
Зашлось, спеленуто листвою малодушной.
А в зеркале зрачков, как в небе огневом,
Вздымает купола восточный город душный,
Прекрасный варварским закатным торжеством.
Мне по душе Заря с тимьяном в алых косах,
В рассветном золоте лиловые хребты,
Когда, раскрыв окно, невольно будишь ты
Веселым шумом сад, купающийся в росах.
Мне дороги стада на розовых откосах,
Покой воскресных дней и влажные цветы,
И беззаботный смех детей звонкоголосых,
И трепет девушки, чьи думы так чисты.
Но я ищу сердец, молитвенно безмолвных,
И сумрака лесов, осенней влагой полных,
И звона бубенцов в полночной тишине,
И света лунного в зашторенном окне,
И «грустного огня очей», – не оттого ли
Всего дороже мне душа, что поневоле
Не смеет обнажить невыплаканной боли.
Я Библию читал едва-едва
Едва не задремав от безразличья
Мертвы, мертвы шикарные слова
Увы! пришли другие дни для душ
И каждый храбро делает как хочет
Скелет идет и принимает душ
Потом в кинематографе хохочет
Есть в этом мире специальный шик
Показывать что Ты лишен души
Ce n’est pas toujours le dévot extrème
Le plus vrai croyant,
Ni toujours celui qui dit: je vous aime,
Le mieux vous aimant.
Не всегда в богомолье души исступленной
Пламень истинной веры сокрыт,
Не всегда многословный и томный влюбленный
Настоящее чувство таит.Mon âme en est triste à la fin ;
Elle est triste enfin d’être lasse,
Elle est lasse enfin d’être en vain,
Elle est triste et lasse à la fin
Et j’attends vos mains sur ma face.
Душа грустна в конце концов;
Душа устала от печали,
Мечты от тщетных дум устали,
Душа грустна в конце концов...
Коснись рукой моих висков!Явился господином,
Меж всех земных существ единым,
Стоявшим прямо, к небу поднимавшим очи.
Земля, ее и дни и ночи,
Пред ним распростирала круг
С востока к западу и с полночи на юг,
И первые полеты первых мыслей
Из глуби человеческой души
Державной,
Взнесясь в таинственной тиши,
Незримыми гирляндами повисли.
Мысли!
Их яростный порыв, их пламень своенравный,
Их ярость алая, аккорд багряный их!
Как там, на высоте, меж облаков седых,
Горели звезды, так они внизу сверкали;
Как новые огни, неслись к безвестной дали,
Всходя на выси гор, на зыбях рек горя,
Бросая новое всемирное убранство
На все моря
И все пространство.
Et montant au soleil, en son vivant foyer
Nos deux esprits iront se fondre et se noyer
Dans la félicité des flammes éternelles;
Cependant que sacrant le poète et l’ami,
La Gloire nous fera vivre à jamais parmi
Les Ombres que la Lyre a faites fraternelles.
В итоге примет нас космическая печь
Чтоб наши две души и растопить и сжечь
В великом торжестве пылающего мира.
Но Слава, оценив поэтов, двух друзей,
Нас вечно сохранит живыми меж Теней,
Которых, побратав, соединила Лира.Человеку моложе меня
Говорил я громкие фразы,
Разглагольствовал много часов,
Но душа от этого
Так устала!
Отчего-то мне вдруг
Захотелось море увидеть,
Я к морю пришёл —
В то утро, когда не мог я
Боль души победить.
О самом, единственно-важном,
Тогда
Не сказал я тебе слова,
Но они в душе моей
Живы.
Вчера держался я на людях,
Как избранный
Властитель дум,
Но после на душе —
Такая горечь!
Отошел прилив шурша,
млея от блаженства.
Но болит, болит душа
жаждой совершенства.
Была душа,
как роща после пала:
остывший уголь, пепел да зола.
Но к состраданью ближних
не взывала
и утешений тоже не ждала.
Мнилось:
Сияюще-алая
Твердыня воздвиглась
В моей душе.
А там – пепелище.
Едва лишь голос твой я услыхал, -
Как гуся первый крик
В небесной вышине, -
Утратила покой душа,
В заоблачные дали устремясь...
В одной деревне жил мальчик, который по неизвестным причинам обижался на весь мир. Он гнал от себя всех и отвергал ласки родителей, но в то же время жаловался, что у него нет друзей. Как-то раз через эту деревню проходил человек, известный своими глубокими познаниями. Измученные родители попросили его образумить их сына. Мудрец подошёл к мальчику и велел ему принести пустую кружку. Получив желаемое, мудрец обмазал кружку грязью и спросил:
— Выпил бы ты воды из такой кружки?
— Нет, конечно! Грязь вместе с водой попадёт мне в рот, и я могу заболеть! — ответил ребёнок.
— Хорошо, — согласился мудрец, — а теперь помой её. — С этими словами он протянул кружку мальчику.
Скоро тот вернулся, кружка в его руках сияла как новенькая.
— А из такой кружки ты бы выпил воды?
— Разумеется, ведь она чистая, мне нечего бояться! — воскликнул мальчик.
— Так знай же, — произнёс мудрец, — эта кружка подобна твоей душе. Если будешь загрязнять её капризами, обидами и злостью, люди никогда не станут общаться с тобой. Очисти свою душу, и люди к тебе потянутся.
Однажды утром монгольский завоеватель Чингисхан со своей свитой отправился на охоту. Его спутники вооружились луками и стрелами, а сам он держал на руке любимого сокола. С ним не мог сравниться никакой стрелок, потому что птица выглядывала жертву с неба, куда человек не способен подняться.
И все же, несмотря на азарт, овладевший охотниками, никто из них так ничего и не добыл. Разочарованный Чингисхан возвращался в свой лагерь, и, чтобы не вымещать дурное настроение на своих товарищах, он удалился от свиты и поехал один.
Они слишком задержались в лесу, и Чингисхан изнемогал от усталости и от жажды. Из-за засухи, случившейся в том году, речки пересохли, и нигде нельзя было найти ни глотка воды, но вдруг — о чудо! — он заметил тоненькую струйку воды, стекающую со скалы.
Тотчас же он снял с руки сокола, достал небольшую серебряную чашу, всегда находившуюся при нем, подставил ее под струйку и долго ждал, пока она наполнится до краев. Но когда он уже подносил чашу к губам, сокол взмахнул крыльями и выбил ее, отбросив далеко в сторону.
Чингисхан пришел в ярость. Но все же он очень любил этого сокола и к тому же понимал, что птицу тоже, наверное, мучает жажда. Он поднял чашу, вытер ее и снова подставил под струйку. Не успела она наполниться и наполовину, как сокол опять выбил ее из руки.
Чингисхан обожал птицу, но он никак не мог допустить столь непочтительного отношения к себе. Кто-нибудь мог стать свидетелем этой сцены, а потом рассказать его воинам, что великий завоеватель оказался не способен проучить какую-то птицу.
Он извлек меч, а другой рукой поднял чашу и подставил ее под струйку, одним глазом следя за водой, а другим — за соколом. Когда воды набралось достаточно, чтобы утолить жажду, сокол снова взмахнул крыльями, задев ими чашу, но на этот раз Чингисхан точным ударом меча рассек ему грудь.
И тут струйка иссякла. Полный решимости во что бы то ни стало добраться до источника, Чингисхан стал взбираться на скалу. Он обнаружил его на удивление быстро, но в нем, прямо в воде, лежала мертвая змея — самая ядовитая из всех обитающих в тех местах змей. Если бы он выпил воды, не быть бы ему в живых,
Чингисхан вернулся в лагерь с мертвым соколом в руках и приказал изготовить его изваяние из чистого золота, выгравировав на одном крыле:
«Даже когда твой друг совершает поступки, которые тебе не по душе, он остается твоим другом».
На другом же крыле он распорядился написать:
«То, что делается в ярости, не ведет к добру».
Одна семейная пара переехала жить в новую квартиру. Утром, едва проснувшись, жена выглянула в окно и увидела соседку, которая развешивала на просушку выстиранное бельё. — Посмотри, какое грязное у неё бельё, — сказала она своему мужу. Но тот читал газету и не обратил на это никакого внимания. — Наверное, у неё плохое мыло, или она совсем не умеет стирать. Надо бы её поучить.
И так всякий раз, когда соседка развешивала бельё, жена удивлялась тому, какое оно грязное. В одно прекрасное утро, посмотрев в окно, она вскрикнула:
— О! Сегодня бельё чистое! Наверное, научилась стирать!
— Да нет, сказал муж, — просто я сегодня встал пораньше и вымыл окно.
Так и в нашей жизни! Всё зависит от окна, через которое мы смотрим на происходящее. И прежде чем наводить критику на других, необходимо убедиться, что наши сердца и намерения чисты.
Душа – это самая ненадёжная и хрупкая вещь из всех, что существуют в природе. Она может пораниться практически обо все, что можно себе только представить, даже о самое невесомое и нематериальное: она может оцарапаться до крови о мимолетный взгляд, может разбиться на осколки от едва заметной усмешки, может растаять от случайного слова или взмаха ресниц. Она может заныть от ожидания, сжаться от бессилия и даже зачерстветь от неупотребления.
А еще она умеет болеть долго, мучительно и невыносимо приятно, причиняя одновременно адские муки и райское блаженство, что и является главным и единственным признаком ее существования…
Внешность бывает обманчива, ибо красота сокрыта в душе.
В этом проклятом мире нет человека, у которого бы не было тьмы в душе.
Don't you suppose I know that you've lain in my arms and pretended I was Ashley Wilkes? Pleasant thing, that. Rather ghostly, in fact. Like having three in a bed where there ought to be just two." Oh, yes, you've been faithful to me because Ashley wouldn't have you. But, hell, I wouldn't have grudged him your body. I know how little bodies mean — especially women's bodies. But I do grudge him your heart and your dear, hard, unscrupulous, stubborn mind. He doesn't want your mind, the fool, and I don't want your body. I can buy women cheap. But I do want your mind and your heart, and I'll never have them, any more than you'll ever have Ashley's mind. And that's why I'm sorry for you.
— Вы думаете, я не знаю, что, лежа в моих объятиях, вы представляли себе, будто я — Эшли Уилкс? Приятная это штука. Немного, правда, похоже на игру в призраки. Все равно как если бы в кровати вдруг оказалось трое вместо двоих. О да, вы были верны мне, потому что Эшли вас не брал. Но, черт подери, я бы не стал на него злиться, овладей он вашим телом. Я знаю, сколь мало значит тело — особенно тело женщины. Но я злюсь на него за то, что он овладел вашим сердцем и вашей бесценной, жестокой, бессовестной, упрямой душой. А ему, этому идиоту, не нужна ваша душа, мне же не нужно ваше тело. Я могу купить любую женщину задешево. А вот вашей душой и вашим сердцем я хочу владеть, но они никогда не будут моими, так же как и душа Эшли никогда не будет вашей. Вот потому-то мне и жаль вас.