Жили мы -
как пели песню,
дней не берегли.
Оглянулись:
в поднебесье
плачут журавли.
Все,
что было со мной,
до смешного нелепо,
все,
что будет со мною,
случится не зря.
Мы беспечны с тобою.
Мы молоды.
Оттого-то, наверно, порой
жизнь
нас хлещет немыслимым холодом,
обдает небывалой жарой.
Но куда б ни заносило
непутевою судьбой,
удивительная сила
тянет Лешку в дом родной...
Разговор — он душу лечит,
выжигает боль до дна!
Ну вот и снова липа зацвела!
Пугая ночью высверками света,
проходят грозы.
Середина лета,
начало долгожданного тепла.
Ты поплачь!
Может будет легче...
Отошел прилив шурша,
млея от блаженства.
Но болит, болит душа
жаждой совершенства.
Виноватых нету.
некому простить
горькое сиротство, медленную старость.
Только и осталось
думать и грустить,
горевать о давнем
только и осталось.
Пусть бранятся,
пусть ругают -
голову не гни.
Дома стены помогают -
верные они.
Ни двора у меня, ни кола.
Отчего ж так мучительно-сладко
прирастаю к земле,
как посадка
за оградой степного села.
Давно забыв, как плакала и пела,
как трепетала нежностью в крови,
душа, замкнувшись,
больше не хотела
ни радости,
ни муки,
ни любви...
Была душа,
как роща после пала:
остывший уголь, пепел да зола.
Но к состраданью ближних
не взывала
и утешений тоже не ждала.
За дорогой,
у плетня,
меж стеблей крапивы сонной
каждый день на склоне дня
клонит голову подсолнух.
Рыжий, длинный и худой,
чудом выживший в кювете,
обездоленный судьбой,
он доволен всем на свете.
Он глядит на мир светло,
ни о чем не беспокоясь.
В благодарность за тепло
солнцу кланяется в пояс.
Красные гроздья рябины
стынут на первом снегу.
Этой далекой картины
я позабыть не смогу.
Где бы на свете я не был,
сердце живет все теплей
близостью белого неба,
дальностью белых полей.