«Птичья страна», — снова подумал Тревор. Это было то место, где можно творить волшебство, место, где никто тебя не тронет. Возможно, это место действительно есть на карте. Возможно, это место в глубине твоей души.
Тревор начинал верить, что его собственная Птичья страна — это ручка, двигающаяся по бумаге, вес блокнота, сотворение миров из чернил, пота и любви.
Если у художника нет внутреннего мира, он изображает объективную реальность.
Немцы наступали, и еврейское население уходило, оставляя города и местечки.
Как бы я хотел перенести их всех на свои полотна, укрыть там.
У слабоумных, невротиков, преступников, а также, вероятно, художников есть нечто общее — непредсказуемость, извращенная невинность.
Увы, русский художник интересен миру только как *** в плену у ФСБ. От него ждут титанического усилия по свержению режима, шума, вони, звона разбитой посуды, ареста с участием двадцати тяжеловооруженных мусоров и прочей фотогеничной фактуры – но, когда он действительно свободен, идти ему особо некуда. Мировой ***е он уже не нужен. Больше того, он становится для нее опасен – и она делается невероятно далекой и обжигающе-холодной…
Творчество некоторых художников основано на принципе ярмарочного калейдоскопа: берут немного осколков цветного стекла и зеркальце и встряхивают всё это, получая случайные иллюзорные комбинации.
Откровенно говоря, она была одной из лучших моих работ, даже если ее бездушность была очевидна только мне.
Всем художникам задают вопрос: Откуда вы берете идеи? Честный художник отвечает так:
Я их краду.
Странный вы народ, художники! Из кожи вон лезете, чтобы добиться известности, но, как только она приходит, не ставите ее ни в грош.
Менестрель, слагающий песню о великой битве по рассказам очевидцев, подобен живописцу, рисующему море с утиного пруда за окном. Для тех, кто только пруд и видел, оно, может, и сойдет. Но те, кто завтра будут штурмовать стены, высекать искры из мечей, натягивать луки и подставлять щиты стрелам, проливая свою и чужую кровь, выставят меня на посмешище. И будут совершенно правы.
Сидя за холстом, работая, он, сам того не желая, следил за тем, как его мысли одна за другой совершают самоубийство.
… я вдруг вспомнил одну из причин, по которым я ушёл из живописи. Потом оказалось, что она главная. Вот она.
Картина делается в одном экземпляре. Поэтому хорошую картину продавать жалко, а плохую стыдно. Вот и все.
С картиной, которую ты считаешь хорошей, расставаться непереносимо. Это разлука. Никакая копия или там авторское повторение — не выход, это всё ерунда. Копия — это результат, а картина — это еще накопление результата, путь к нему. И картина нужна тебе, чтобы всегда была под рукой для дальнейшего твоего развития. Как расстанешься? А художник кормится продажей подлинников. Халтурить? Стыдно как-то. Двойная бухгалтерия? Для других и для себя? Она рано или поздно скажется, и тогда… гоголевский рассказ «Портрет», выполненный при прямой консультации великого Иванова. Как же быть? Я этого не знал.
Люди, как правило, не любят сумасшедших, если только те не умеют красиво рисовать.
Меня одолевают совсем другие мысли. Что поделаешь, жизнь художника тяжела, иллюзии и разочарования, думаешь, что ты мастер в своем ремесле, а на самом деле всем управляют эти чертовы кисти, которые ведут себя как им вздумается. Впрочем, ведут себя так не только они…
Картина «Бурлаки на Волге» – как аллегория семейной жизни…
Сказать художнику о недостатках проще, чем его натурщице.
Возле «Сикстинской мадонны» Рафаэля стояло много людей – смотрели, о чем-то говорили… И неожиданно громко, как бы рассекая толпу, чей-то голос возмутился:
— Нет, я вот одного не могу понять. Стоят вокруг, полно народу. А что толпятся?.. Ну что в ней особенного?! Босиком, растрепанная…
– Молодой человек, – прервала монолог Раневская, – эта дама так долго пленяла лучшие умы человечества, что она вполне может выбирать сама, кому ей нравиться, а кому – нет.
Сочетания цветов воздействуют на зрителя, и он находит свой собственный смысл... исходя из личного опыта... Каждый видит в этой картине что-то свое, уникальное и неповторимое.
«Тайная вечеря» Гойи – это притон контрабандистов. Они лежат вповалку вокруг низкого столика. И только голова разглагольствующего главаря, приступившего к дележу добычи, почему-то излучает нежное свечение.
Неизвестно – где, у кого раздобыл он револьвер. Солнце уже склонялось к вечеру, когда он вышел из дома с мольбертом и ушел в поля. Там, прислонив мольберт к стогу сена, выстрелил себе в сердце. Однако, рука, всегда послушная глазу, когда держала кисть, на сей раз подвела: пуля попала в диафрагму. Он упал... поднялся... потащился назад... трижды еще падал в пути...
Жаль, что я не сохранил рисунок — к утру бы он стоил миллионы.
— Кто автор?
— Какой-то Пикассо.
— «Какой-то Пикассо»... он ничего не будет стоить, поверь мне.
— Это был самый эротичный момент в моей жизни. По крайней мере, на то время.
— И что же было дальше?
— Вы хотите спросить, было ли что-то дальше? Вынуждена вас разочаровать — Джек был настоящим профессионалом.
— Какая занятная репродукция «Джоконды».
— Да что вы, Людмила Прокофьевна. Это же не репродукция, это наша вычислительная машина, Баровских запрограммировал.
– Я помню, мой отец, он был молочником, поэтому жил скромно, но на каждое Рождество он делал мне большой подарок. И один раз подарил мне шикарный набор красок. Я просто сошла с ума, я раскрашивала всё подряд… Даже покрасила кошку. Это было лучшее Рождество в моей жизни. А у вас?
– Похоже…
– Моя мама, она, обычно, расставляла мои картины на холодильнике, некоторые даже ставила в рамочку. Она очень гордилась мной, хотела, чтобы я поверила, что когда-нибудь стану великим художником.
– Ещё не всё потеряно.
– Это были мечты. Сейчас я должна думать о Зои…
– Вы сильная, вы знаете об этом?
– У меня нет выбора.
— Я нарисовал вам картину.
— О, как мило! Я повешу её прямо у себя... на чердаке.
Только поэты способны говорить о живописи. Они ведь самовыражаются, как и художники.
– Знаешь, что это?.. Камера обскура… Посмотри на стекло… Сюда, накинь это… Видишь?..
– Извините, сэр, я почищу его.
– Нет, не волнуйся из-за халата. Что ты видела?..
– Я видела картину… Но, как она туда попала?..
– Видишь это? Это называется линза – лучи отражённого света из того угла проходят сквозь неё в ящик и поэтому мы её видим.
– Она настоящая?
– Это изображение. Картина, созданная светом…
– Ящик показывает вам, что рисовать?
– Ха-ха-ха!.. Ммм, помогает.
– Знать, чего хочешь – это половина победы. Многие живут, не зная, что им нужно. Всё гораздо проще, когда знаешь, что ищешь.
– А чего ищешь ты?
– Я всегда хотел быть художником. Возможно, когда-нибудь мои работы будут выставлены.
– А я всегда хотела встретить художника.
– Почему?
– Не знаю. Думаю, это связано с их способностью видеть во всём красоту, потом поймать её и повесить на стену, чтобы все увидели. Это романтично.
— Тогда я останусь как есть?
— Нет... С лифчиком проблемы. Я не умею его рисовать. Вы не могли бы его снять?
Когда я учился рисовать, профессор мне сказал: если родителям нравится, значит — дерьмо.
Настоящий художник должен рисовать на Пьяцца Навона!
В восемнадцать лет все хотят быть художниками.
— Внешне вы очень красивы, но в душе вы так и остались простой крестьянкой.
— Ах так, зачем же вы меня тогда позвали?
— Я не собираюсь рисовать вашу душу, меня интерисует только ваше тело и оно меня вполне удовлетворяет.
— А мне кажется, что если в этом портрете не будет моей души, то с таким успехом вы могли нацепить этот костюм на корзину с фруктами или на кусок мяса!
— Господа, вы же серость! Вы же серость, господа! Я же хотел красиво. Я же как Пабло. Ренуар!
— Пабло и есть!
Он приложил руку к преображению своей эпохи, считая себя производителем счастья, ремесленником, но работая как художник...
— Я величайший художник в мире!
— Черт возьми...
— Хорошо сказано.
— Я еду в Париж, стану там художником, может, тогда что-то изменится.
— Но в Париже тебе будет одиноко.
— Мне везде будет одиноко.
— У меня нет такого кадыка!
— Согласен, Валентин, я преувеличил, но художник должен фантазировать.
— Только не с моим кадыком!
— Если будешь делать афишу — на ней должна быть я. Это мое пение привлекает сюда толпы людей.
— Прости, Джейн, но пение сложнее рисовать.