— Мы же с Вами уже попрощались!
— Попрощались? Так давайте поздороваемся!
— Мало того, что вы враль, трус и нахал, — вы ещё и драчун!
— Да, я крепкий орешек!
— А может быть, не стоит рисковать?
— Почему, давайте рискнем. Очень хочется произвести на вас приятное впечатление.
— Вам это удалось... уже.
— Усилить хочется.
— Вам хорошо, Анатолий Ефремович. У вас... У вас дети.
— Да, двое: мальчик и... мальчик.
— Ну вот видите? А я совсем одна. Утром встану – пойду варить кофе... И не потому что хочу позавтракать, а потому что так надо. Заставляю себя поесть и иду на работу. Вот этот кабинет и всё это практически и есть мой дом. А вечера!... Если бы вы знали, как я боюсь вечеров! Если бы вы знали... Засиживаюсь на работе допоздна, пока вахтёр уже не начнет греметь ключами. Делаю вид, что у меня масса работы, а на самом деле просто мне некуда идти. Что дома? Дома, дома! Дома только телевизор. Я, видите, даже собаку не могу завести, потому что её некому будет днем выводить. Вот и все дела. Конечно, у меня есть друзья, есть знакомые, но у всех семьи, дети, домашние заботы... Вот видите, превратила себя в старуху. А мне ведь только тридцать шесть.
— Грудь вперед!
— Грудь? Вы мне льстите, Вера.
— Вам все льстят.
— Только, пожалуйста, побыстрее: у меня куча дел.
— Ничего, подождёт ваша куча. Ничего с ней не сделается.
— У меня дети. У меня их двое: мальчик и… м-м… де… тоже мальчик. Два мальчика. Вот. Это обуза.
— Господи, как вы можете так говорить о детях?
— Ну подождите, Людмила Прокофьевна!
— Да что вы?
— Не перебивайте, пожалуйста! Я и сам собьюсь.
— Никому из сотрудников вы бы не позволили себе швырнуть в физиономию букетом. Неужели вы ко мне неравнодушны?
— Ещё одно слово, и я запущу в вас графином!
— Если вы сделаете графином, значит, Вы действительно меня… того-этого…
— Вы купили новые сапоги, Вера?
— Да вот, ещё не решила, Людмила Прокофьевна... Вам нравятся?
— Очень вызывающие, я бы такие не взяла. А на вашем месте интересовалась бы сапогами не во время работы, а после неё!
— Значит, хорошие сапоги, надо брать.
— Где у вас дверь...
— Где надо, там и дверь.
— ... открывается?
— Что вы за человек? Я никак не могу вас раскусить...
— Не надо меня кусать, зачем раскусывать.
— Как же она могла оставить детей, Леонтьева? Она же мать.
— Ха! Мать!... Мать у них был Новосельцев!
— Вы же непьющая.
— Как это непьющая? Очень даже… почему же?
— Вы утверждали, что я чёрствая!
— Почему? Мягкая!
— Бесчеловечная!
— Человечная!
— Бессердечная!
— Сердечная!
— Сухая!
— Мокрая!
— Ничего не скажешь, вы настоящий современный мужчина!
— Какое вы право имеете меня так оскорблять?!
— Красное. Или белое?
— Или белое. Но можно красное.
— Вы уходите, потому что директор вашего учреждения Калугина…
— Ну-ну, смелее, смелее!
— Самодур?!
— Угу. Самодура!
— Представляете, Бубликов умер!
— Почему умер? Я не отдавала такого распоряжения... Как умер?
— Что же, выходит, что все меня считают таким уж чудовищем?
— Не надо преувеличивать. Не все… и не таким уж чудовищем…
Иногда бывает, что хочется поплакать, но что же я буду реветь в одиночку? Это всё равно, что алкоголик, который пьёт в одиночку.
— Не бейте меня по голове, это моё больное место!
— Это ваше пустое место!
— Плохо учились в школе? Я так и знала, что вы — бывший двоечник!
— Оставим в покое моё тёмное прошлое.
У меня такая безупречная репутация, что меня уже давно пора скомпрометировать.
— А ягоды Вас не интересуют?
— Только в виде варенья.
— А как вы относитесь к стихам… в виде поэзии?
Поставьте Веру на место и не трогайте больше руками!
— Почему вы всё время врёте?
— Потому что я беру пример с вас, Людмила Прокофьевна.
— Давайте чтоб все были здоровы!
— Прекрасный тост!
Я так взволнована вашим признанием... <...> Я вся в работе. Жизнь моя уже как-то устоялась, сложилась. Я «старый холостяк», я привыкла командовать.
Я очень вспыльчива и могу испортить жизнь любому, даже очень симпатичному.
Но это... Дело даже не в этом...
А в том, что... я вам не верю.
— Дорогой Анатолий Ефремович! Мне хочется воздать вам по заслугам. Как говорится, каждому по способностям, не правда ли? У нашего руководства, то есть, у меня, родилась, как ни странно, мысль: назначить вас, одного из ведущих работников отечественной статистики, (чего там cкрывать, Ха-ха) начальником отдела легкой... ле-егенькой промышленности. Как вы на это смотрите, Анатолий Ефремович?
— Отрицательно, Прокофья Людмиловна. Я безынициативен, нерасторопен, неловок, а также робок, Людмила Прокофьевна. Я вам завалю всю работу отдела легкой... ле-егенькой промышленности.
— Каждая новая метла расставляет везде своих людей.
— Надеюсь, ты мой человек?
— Конечно! Правда, до этой минуты я был ничей.
— Ага, петь хочется.
— Какое несчастье!
— Какой вы внимательный, чуткий, душевный человек...
— Перестаньте, наконец, надо мной издеваться.
— Скажите, пожалуйста! Какая цаца!
— Найдете себе более порядочного, более честного, который не врет.
— Вы тоже, видимо, расчитываете найти себе другую начальницу...
— Конечно!
— И помоложе, и покрасивее, не так ли?
— Я не пью, товарищ Новосельцев.
— Правильно. Я тоже не пью.
— Тогда зачем вы это принесли?
— Чтобы выпить. Но это моя ошибка.
— И не единственная.
В ранней молодости вы были значительно талантливей, чем сейчас. Только никак не предполагала, что вы творили под псевдонимом — «Пастернак».
— Стихи хорошие, но прочли вы их скверно.
— Вам видней...
— Еще бы.
— Правда, друзья утверждают, что я хорошо читаю.
— Они вам льстят. Вы читаете отвратительно.
Сегодня утром я имела неосторожность расплакаться при вас, и, должно быть, от слабости наговорила лишнего. А вы... вы поверили. А у меня всё отлично и превосходно. Лучше и быть не может.
— Как тридцать шесть?
— Да, да, я моложе вас, Анатолий Ефремович, а на сколько я выгляжу?
— На тридцать... пять...
— Опять врёте!
А мне ведь всего тридцать… Ну, максимум – тридцать два.
Делом надо заниматься серьезно или не заниматься им вообще.