Плакать не плохо, пока ты плачешь, но рано или поздно слезы заканчиваются и тогда надо решать, что же делать.
Детство мы тратим впустую, желая стать взрослыми, а когда вырастем, тратим всю жизнь на то, чтоб не состариться.
... когда-нибудь ты дорастёшь до такого дня, когда вновь начнёшь читать сказки.
(Однажды вы станете такими взрослыми, что снова начните читать сказки.)
Друзья не должны ущемлять свободу друг друга.
Иллюзорное ощущение, что одному быть хорошо, — плохой духовный симптом, как плохой симптом — отсутствие аппетита, поскольку человеку действительно нужно есть.
Мне каждое время близко.
Я отлично знаю, почему боги не говорят с нами открыто. Пока мы не научились говорить, почему они должны слушать наш бессмысленный лепет? Пока мы не обрели лиц, как они могут встретится с нами лицом к лицу?
Когда тебе страшно, самое лучшее — повернуться лицом к опасности и чувствовать что-то тёплое и надёжное за спиной.
Только очень глупые взрослые всегда ведут себя как положено взрослым, и только очень глупые дети всегда похожи на детей.
Допустим, мы видели во сне или выдумали все это: деревья, траву, солнце, звезды и даже Аслана. Но тогда выдумка лучше и важнее реальности. Допустим, это мрачное место и есть единственный мир. Тогда он никуда не годится. Может, мы и дети, играющие в глупую игру, но четверо детей создали игрушечный мир, который лучше вашей реальной ямы. Я не предам игрушечного мира. Я останусь с Асланом, даже если Аслана нет. Я буду жить как нарниец, даже если нет Нарнии.
Люди редко говорят то, что хотели сказать на самом деле.
Дитя, сказать именно то, что ты намереваешься, всё целиком, ничего не упустив и не прибавив, — в этом и заключается радостное искусство слов.
Вот почему, оказывается, вы вообразили себя королевой: потому что вас назначили палачом.
Для злых сердец долгота дней это только долгота бед.
Мы не вправе знать, что было бы, но мы можем изменить будущее.
Чего бы людям ни хотелось, им всегда кажется, что у них на это есть право.
Друзей и возлюбленных мы выбираем за что-то — за красоту, за доброту, за ум, за честность. Но красота должна быть особая, «наша», и ум особый, в нашем вкусе.
Мы обнялись в последний раз. Счастливы те, в чьей жизни не было подобных объятий.
Любовь иногда состоит из ненависти на девять десятых, но при этом остается любовью.
Память, стоит разбудить её, превращается во властного деспота.
Брак установлен обычаями людей, а не законами природы. Мужчина уговаривает, женщина соглашается — вот и всё, что от природы.
По-моему, единственное различие между явью и сном заключается в том, что первую видят многие, а второй — только один человек. Но то, что видят многие, может не содержать ни грана правды, а то, что дано увидеть только одному, порой исходит из самого средоточия истины.
Это такое странное чувство — видеть перед собой обычного человека, такого же, как ты сам, и знать, что один из вас обязательно убьет другого. Я впервые задумалась, как странно звучит самое слово «убить»; казалось, я услышала его в первый раз.
Когда пытаешься стать глупей, чем ты есть, это нередко удаётся.
— Ой, Аслан, прости меня!... — начал Дигори, густо краснея. — Я забыл сказать, она съела яблоко... — Он замялся, и Полли договорила за него, она гораздо меньше боялась показаться глупой.
— Вот мы и подумали, Аслан, — сказала она, — что тут какая-то ошибка. Колдунья не испугалась запаха.
— Почему ты так решила, дочь Евы? — спросил Лев.
— Она же съела яблоко! — сказала Полли.
— Дорогая моя, — ответил Лев, — потому она и боится дерева. Так бывает со всеми, кто сорвет плод не вовремя и не вовремя вкусит. Плод хорош, но он приносит благо только тогда, когда ты вправе его съесть.
Весь мир — одна деревня, и мудрец в нем нигде не изгнанник.
Любовь слишком молода, чтобы знать, что такое совесть.
В смертных людях есть нечто великое, что бы об этом ни думали боги. Они способны страдать бесконечно и беспредельно.
Я предпочитаю погибнуть в битве за Нарнию, чем вырасти и стать старой и глупой, и чтоб меня возили в кресле на колесиках, и чтоб потом я все равно умерла...
Во всяком человеческом деле есть переход от мечтаний к действительности.
– Ах, Аслан, – сказала Люси, – как же попасть в твою страну из нашего мира?
– Я буду учить вас этому всю жизнь, – ответил Лев. – Сейчас я не скажу, долог путь или короток, знайте лишь, что он пересекает реку. Но не бойтесь, я умею строить мосты.
Влюбленные смотрят друг на друга; друзья — на что-то третье, чем оба заняты.
— Равенство — еще не самое главное.
— А я думала — самое, — сказала Джейн. — Ведь люди, в сущности, равны.
— Вы ошибались, — серьезно сказал он. — Именно по сути своей они не равны. Они равны перед законом, и это хорошо. Равенство охраняет их, но не создает. Это — лекарство, а не пища.
Многие грешат против послушания, ибо любят мало, а вы утратили любовь, греша против послушания.
Сквозь слёзы невозможно увидеть каков на самом деле мир. Так и с желаниями. Чем настойчивей мы требуем, тем меньше получаем, а если и получаем, то отнюдь не лучшее. Бодрый призыв: «А теперь давайте побеседуем по душам» — как правило, повергает собеседников в гробовое молчание. Лучший способ заработать бессонницу — лечь с мыслью о том, что этой ночью вам крайне необходимо выспаться. Изысканным напитком не утолить жажду. Также и со скорбью: чем больше с ней носишься, тем непроницаемей завеса, и вот уже кажется, будто, взывая к ушедшим, мы на самом деле кричим в пустоту. «Просящие» (по крайней мере, слишком настырно просящие) и впрямь не получают. Но лишь потому, что руки заняты.
Кошек и собак нужно воспитывать вместе, чтобы расширить их кругозор.
Беда не приходит одна, не приходит одна и радость.
Когда дела идут плохо, вы обнаружите, что в течение некоторого времени они обычно ухудшаются ещё больше, но когда всё сразу начинает ладиться, они часто идут всё лучше и лучше.
Когда вместо предателя на жертвенный стол по своей воле взойдет тот, кто невиновен, каменный стол расколется, и сама смерть отступит перед ним.
Приготовления к важному событию длятся обыкновенно куда дольше, чем оно само.