Я дрался в жизни один раз, да и то не с тем, с кем следовало. И вовсе не потому, что не встречал людей, с которыми следовало подраться. Таких людей я встречал, но с ними я не дрался, а здоровался за руку, улыбался им, как лучшим друзьям. Потому что я уже был воспитанным человеком. А в тот раз, когда дрался, я еще не был воспитанным человеком, меня тогда только еще воспитывали.
На нашей улице все между собой передрались и выяснили, кто сильнее, а кто слабее. На мою долю выпал мальчик, худой и болезненный, с головой, неуверенно сидящей на тонкой шее, и длинным носом, свисавшим вниз, словно уже заранее признавая свое поражение. С кончика носа свисала маленькая прозрачная капелька, и мальчик шумно втягивал ее в нос, как втягивает проводник пассажира, повисшего на ступеньке, когда дан уже сигнал к отправлению. Но пассажир опять повисал, словно еще не со всеми там, на станции, попрощался, а мальчик снова и снова его втягивал, а потом резко провел под носом рукой, окончательно высаживая его из поезда... Но тут, неизвестно откуда взявшись, пассажир снова повис...
И туда, в это место, где уже развивались какие-то драматические события, я ткнул кулаком, и пассажир сразу покраснел и на ходу выпрыгнул из поезда, а за ним стали прыгать остальные, такие же красные, как и он.
— Юшка пошла, — констатировал кто-то из судейской коллегии, и драка была приостановлена из-за явного неравенства сил.
Я не запомнил, как звали этого мальчика. Тех, кого бьют, обычно не запоминают, — запоминают тех, которые бьют.
Мне не хотелось его бить, просто такая сложилась ситуация. Потом сложилась другая ситуация, и мы с ним вместе гоняли в футбол, лазили по крышам и смотрели, как бьют кого-то третьего. И опять менялась ситуация, и снова кто-то кого-то бил, пусть не кулаками, а словами, по-взрослому, но это получалось еще больней.
Когда взрослый бьет взрослого, это не всегда даже видно. Стоят и разговаривают. Сидят и разговаривают. И все же, если внимательно присмотреться, то увидишь, как маленькие красные человечки панически выпрыгивают на ходу, поезд идет, как и шел, но у них у каждого внутри катастрофа.
Впрочем, в последнее время его порядком утомили фанатичные разговоры друзей, а еще больше их напыщенная, приукрашенная, претенциозная и зачастую старомодная речь. Они не говорят, а заявляют, декламируют, и, разумеется, не стихи, а слоганы и пресс-релизы. Предсказывают массовые убийства с уверенностью синоптиков, а о СПИДе, пожирающем страну, рассуждают с видом пророков Апокалипсиса. Валькур прекрасно знает, что такое массовые убийства, преступления и СПИД, просто иногда ему хочется поговорить о цветах, задницах или хорошей кухне.
Иногда говорящего легче всего перебить молчанием.
Умеющий слушать идет по цене двух любящих много говорить.
Раз ты дал мне слово, я тебя на слове и ловлю.
Беседа с другим человеком помогала ему нейтрализовать силу воображения.
Эти дети не говорили «здравствуй» и не отвечали, когда с ними заговаривали. Несколько раз окликни такого ребенка — и он повернется, посмотрит на тебя и скажет что-нибудь вроде: «Закрой пасть, говнюк! Я тебя с первого раза расслышал».
Юноша, обсуждавший с барменом вопрос о том, чьё творчество оригинальнее — Бартока или Шенберга.
Разговаривая, избегай жестикуляции и не повышай голос.
Будь то за столом переговоров или за обеденным столом, тяга к скрытности создает психологический барьер между вами и человеком, с которым вы хотели бы поближе познакомиться. Ведя формальную, сдержанную беседу и скрывая свою истинную сущность, мы портим все впечатление от встречи.
Никто не хотел слушать чужую историю, каждый хотел рассказать свою.
Беседа с ней напоминала американский еженедельник, где надо перескочить со страницы двадцатой на страницу девяносто восьмую, чтобы отыскать продолжение. И чего только вы не увидите в середине: статьи о детской преступности, новейшие рецепты приготовления коктейлей, интимная жизнь кинозвезды и еще одна повесть, ничего общего не имеющая с той, что так неожиданно оборвалась.
Одну науку Уве усвоил крепко – если не знаешь, что сказать, значит, надо о чем-нибудь спросить.
Вы умеете говорить. Я уже забыла, как говорят в городе молодые люди.
Он любил говорить и убеждать в своей правоте.
– Нигде не сказано, что девушкам запрещено учиться в Академии.
– Да потому что их сюда просто не берут! Для девиц есть свои… заведения.
– Ах, как неполиткорректно с вашей стороны говорить такие гадкие вещи! Вы хотите побеседовать об этом?..
– Я не хочу беседовать об этом, – возмутился ректор Академии.
– Вы недослушали, – укоризненно произнесла я. – Вы хотите побеседовать об этом с моим адвокатом?
Мужчина поперхнулся и посмотрел на меня со странной смесью возмущения и обреченности.
Зачем-то ввязываюсь с бабушкой в разговор, бабушкино резюме сводится к тому, что «все кругом бандиты, закона никакого и справедливости никакой. Волчьи нравы. Что ты рвешься отсюда, тут не сахар, но все лучше, чем на нарах. И стучишь все время на своем… этом… буке. Телевизор бы посмотрела, тебе тут отдыхать положено».
Сколько ни лились слова, скоротать время за разговорами не удавалось. Разбавлять словами время — все равно что поить пустыню водкой.
Разговор… был сочувственным, зато молчание источало осуждение.
Скучно мне от этого говнища. Давайте просто поговорим.
— Актар… но как же так?.. Это против традиций… Я не могу… — мямлил он неубедительно. Ему бы у Лиары поучиться. Вот уж кто умел мямлить — так это она. Даже то, что промямлить было нельзя, она умудрялась.
«Такой талант пропадает, — сразу подумал я. — Цены ей как переговорщику не будет. Ведь главное — это что? Правильно. Умение сказать что-то так, чтобы никто ничего не понял, а потом все отрицать».
— Вот теперь — я знаю.
— Что?
— Почему у Катарины с Петером сущий ад...
— Вот как?
— Они говорят не на одном языке, им нужно их слова переводить на третий, понятный язык, чтобы они поняли их смысл.
<...>
— По-моему, всё дело в деньгах.
— Нет, если бы они говорили на родном языке и доверяли друг другу, то деньги не играли бы никакой роли.
— Ты со своими языками...
— Я ежедневно сталкиваюсь с этим на работе. Иногда — словно муж и жена говорят по испорченному телефону, а иногда — будто звучат два запрограммированных голоса, а бывает так — будто наступило межпланетное молчание и не знаю только — что хуже всего...
Что-то я расхворался... Пойду прилягу... Прессу почитаю...
— А стоит ли вести такой долгий разговор в такой ранний час?
— А почему бы и нет? Куда нам торопиться? Почему бы нам с вами не поговорить по душам? Думаешь часто случается, когда два человека могут поговорить по душам? Ну? Почему ты сошёл с поезда и остался?
— Бывают в жизни такие моменты... Если бы я не поступил так, то потом бы жалел. Мне хотелось хоть раз в жизни — не подчиниться.
— Ну и чему же это вы не подчинились?
— Обстоятельствам... Будням... Впрочем, разные названия, но смысл — один.
Садись, Рикити, давай поговорим. Ведь всегда полезно поболтать, правда? Стоит поговорить о неприятностях и их уже нет.
На небе только и разговоров, что о море и о закате. Там говорят о том, как чертовски здорово наблюдать за огромным огненным шаром, как он тает в волнах. И еле видимый свет, словно от свечи, горит где-то в глубине…
— Это Эльвира!
— Меня нет дома!
— Мы договаривались встретиться в воскресенье, почему ты не пришёл?
— Как я могу с тобой разговаривать, если меня нет?! ( — Барнаба, это Эльвира.
— Меня нет дома.
— Ты хотел пойти со мной танцевать, почему ты не пришел на свидание? Я тебя ждала!
— Раз меня нет дома, как я могу ответить?)
(разговор через домофон, Игби, проверочный код)
Девушка: Алло?
Игби: Миссис Фидлер? Я знаю девушку из Балтимора.
Д: Ну и что?
И: Я знаю девушку из Балтимора.
Д: О чем это вы?
И: Я зна-ю девуш-ку из Бал-ти-мо-ра!
Д: Я тоже. Лиза, какой-то юноша спрашивает тебя. Но он все время говорит..
(к трубке подходит Лиза)
Л: Кто это?
Д: Я не знаю, он все время говорит о каком-то Балтиморе.
Л: Наркотики?
Д: Ах, наркотики!
Спроси у меня то, что не знаешь и начнем путь.
— Я пришла, чтобы мы договорились.
— Ты пришла, потому что я так захотел. Ты потратила много бесполезной энергии. И заставила потратить меня.
— Она среагировала, но не на слова о картинах, а когда ты с ней флиртовал.
— Вот видишь, чего ты добился!?
— Она возбудилась, а я виноват!?
— Также само она реагировала в разговоре с тобой. Кто теперь виноват?
— В общем, провал это был феноменальный!
Почему когда нужно много чего сказать, тем тяжелее говорить?
Много говорить о себе — это смертный грех. (Изливать свою душу — это смертный грех.)
— Это твоя кровь?
— Нет.. . Пол убит.
— Что?
— Его застрелила Джейн..
— Началось!
— Что началось, ты вообще где был?
— Бухал!
— Что?! Он действительно пил? [обращаясь к Сэму]
— Да.. и все еще в не адеквате.
— Анна? Я тут.. работаю над одним делом.
— Так вот что тебе снится..
— Спалился я.
Каждому в жизни стоит выговорить хотя бы одно внятное предложение.
Ещё одно определение современной цивилизации: разговоры можно всё полнее воссоздавать с помощью кусков других разговоров, одновременно ведущихся на планете.
Сколько можно говорить о том, каким должен быть человек?! Пора уже стать им! (Следует раз и навсегда положить конец дискуссиям о том, каким должен быть хороший человек, и просто… стать им.)
Искусство диалога — в умении говорить на языке собеседника.
Если говорить начистоту, то лучше о другом.