Очень немногие красивые женщины стремятся показать на людях, что они кому-то принадлежат.
Просто жить, пока не умрёшь, — уже тяжёлая работа.
Мужику нужно много баб только тогда, когда все они никуда не годятся. Мужик может вообще личность свою утратить, если будет слишком сильно хреном по сторонам размахивать.
Мне не нравился Нью-Йорк. Мне не нравился Голливуд. Мне не нравилась рок-музыка. Мне вообще ничего не нравилось. Возможно, я боялся. Вот в чём всё дело — я боялся. Мне хотелось сидеть в одиночестве в комнате с задернутыми шторами. Вот от чего я тащился. Я придурок. Я ненормальный.
Так многие врачи делают. Дают тебе пилюлю и снова выставляют на улицу. Им нужны деньги, чтоб расплатиться за то, чего им стоило образование.
Боль странна. Кошка убивает птичку, дорожная авария, пожар.... Боль нагрянет, БАХ, и вот она уже — сидит на тебе! Настоящая. И для всех, кто смотрит со стороны, ты выглядишь по-дурацки. Будто вдруг сделался идиотом. От этого нет средства, если только нет знакомого, который соображает, каково тебе и как помочь.
В мире слишком много холода. Если б только люди могли договориться обо всем, было бы по-другому.
Люди без морали часто почитают себя более свободными, но им, главным образом, недостает способности чувствовать или любить.
Мораль сдерживает, но она действительно стоит на человеческом опыте, растущем сквозь века. Одна мораль держала людей в рабстве на фабриках, в церквях и в верности государству. В другой просто был смысл. Как сад, полный ядовитых плодов и полезных. Нужно знать, что выбрать и съесть, а что не трогать.
Романчики — это, конечно, будоражит, но ведь сколько работы. Впервые поцеловаться, впервые потрахаться — в этом есть что-то драматическое. Поначалу люди интересны. Со временем, медленно, но верно открывается вся ущербность, все сумасшествие. Я значу для них все меньше и меньше, они значат все меньше и меньше для меня.
– Каждый раз, когда ты будешь напиваться, – заявила она, – я буду ходить на танцы. Вчера вечером я ходила в «Красный Зонтик» и приглашала мужчин потанцевать. У женщины есть на это право.
– Ты шлюха.
– Вот как? Так если и есть что-то похуже шлюхи, – это скука.
– Если есть что-то хуже скуки, – это скучная шлюха.
Целоваться – более интимное занятие, чем ***ля. Именно поэтому мне никогда не нравилось, чтобы мои подружки ходили везде и целовали мужиков. Лучше б они их трахали.
— Потенциал, — ответил я, — ни фига не значит. Надо дело делать.
Всё хорошее, что было в наших отношениях, походило на крысу, которая расхаживала по моему желудку и грызла внутренности
... но самое непереносимое — когда тебя насильно заставляют слушать чужую музыку на полной громкости, ее тотальную блевоту, часами. Мало того, они ведь обычно еще и окна открывают, в уверенности, что ты тоже насладишься тем, от чего тащатся они.
Писательство забывается. Встреча задвигает его куда-то-пока не завершается. Писательство же — лишь ее осадок. Только для того, чтобы чувствовать себя как можно реальнее, мужчине женщина не нужна, но несколько узнать никогда не повредит. Затем, когда роман скиснет, мужик поймет, каково быть истинно одиноким и спятившим, — а через познает, с чем ему в конечном итоге предстоит столкнуться, когда настанет его собственный конец.
Если случается что-то плохое — пьешь в попытках забыть; если случается что-то хорошее — пьешь, чтоб отпраздновать; если ничего не случается — пьешь, чтобы что-то произошло.
— Я думаю, мне выпить надо.
— Выпить почти всем надо, только они об этом не знают.
Если хочешь пить — пей; если хочешь ***аться — выкинь бутылку нафиг.
– Вы мне кажетесь почти застенчивым.
– Это мой третий стакан.
– А что происходит после четвертого?
– Ничего особенного. Я его выпиваю и жду пятого.
Нищета и невежество порождают собственную истину.
Когда я был моложе, у меня постоянно была депрессия. Но сейчас самоубийство больше не казалось возможностью жизни. В моем возрасте остается очень мало чего убивать. Хорошо быть старым, чтобы там ни говорили.
Обычно люди намного лучше в письмах, чем в реальности. В этом смысле они очень похожи на поэтов.
— ... Откуда я знаю, что ты не поступишь так снова?
— Никто никогда не может быть вполне уверен в том, что сделает. Ты сама не уверена, как поступишь.
... казалось, что когда из повседневной жизни уберёшь напряг и безумие, опираться больше как бы и не на что.
Вставать в 6 утра — безумие. Должно быть, у нее нервы не в порядке. Неудивительно, что она ни шиша не весит.
Если то, что писатель написал, издавалось и расходилось во многих, многих экземплярах, писатель считал себя великим. Если то, что писатель писал, издавалось и продавалось средне, писатель считал себя великим. Если то, что писатель писал, вообще никогда не издавалось, и у него не было денег, чтобы напечатать это самому, то он считал себя истинно великим.
Но можете быть уверены — у худших писателей больше всего уверенности и меньше всего сомнений в себе.
Хороший писатель всегда знает, когда не писать.
Я все равно бросить писать не смогу, это симптом безумия.
Я уже вычислил, что все, кому хочется читать свои романы вслух, неминуемо неблагонадежны. Если это — не старый добрый поцелуй смерти, то его тогда вообще не существует.
Самое худшее для писателя — знать другого писателя, а тем паче — несколько других писателей. Как мухи на одной какашке.
Говорить она могла. Она б говорила, если б даже стала сфинксом, если б даже стала камнем, она бы говорила.
У большинства людей гораздо лучше получается выговариваться в письмах, нежели в беседе, и некоторые умеют писать художественные, изобретательные письма, но стоит им попытаться сочинить стихотворение, рассказ или роман, и они становятся претенциозными.
Со мною сидел Рэнди Эванс. Я видел, как он тоже наблюдает за Лидией. Он заговорил. Он всё говорил и говорил. Славу богу, я его не слышал — музыка играла слишком громко.
Столько печали, даже когда всё получается.
Вся улица слева от меня была забита пробкой, и я наблюдал, как люди сидят и терпеливо ждут в своих машинах. Почти в каждой сидели мужчина с женщиной – уставившись прямо перед собой, не разговаривая. Для всех, в конечном итоге, всё упирается в ожидание. Ты всё ждешь и ждешь – больницы, врача, сантехника, психушки, тюрьмы, саму маму-смерть. Сначала сигнал – красный, затем – зеленый. За ожиданием граждане мира едят еду и смотрят телевизор, переживают за свою работу или за ее отсутствие.
– Я ухожу отсюда к чертовой матери!
– Но почему?
– Я не хочу оставаться там, где меня не хотят. Я не хочу быть там, где меня не любят.
Казалось, они знают одних и тех же людей. Я же не знал никого. Меня трудновато привести в восторг. Мне было наплевать.
Если солжешь человеку насчет его таланта только потому, что он сидит напротив, это будет самая непростительная ложь из всех, поскольку равносильна тому, чтобы сказать: давай дальше, продолжай, — а это, в конечном итоге, худший способ растратить жизнь человека без истинного таланта.
Я пытался убедить себя, что чувство вины – просто своего рода заболевание. Что именно люди без вины добиваются в жизни прогресса. Люди, способные лгать, обманывать, люди, всегда знающие, как срезать угол.