На могильной плите сына выбила: «Помните, люди: он погиб ради жизни живых». Теперь я знаю, что это неправда, не ради жизни живых он погиб. Сначала обманули меня, потом я помогла обмануть его. Мы все так умели верить! Я твердила ему: «Люби Родину, сынок, она тебя никогда не предаст, не разлюбит». Теперь я хочу другие слова написать на его могиле: «За что?!»
Автор. Ещё не проснувшимся утром длинный, как автоматная очередь, звонок.
— Послушай, — начал он, не представившись, — читал твой пасквиль… Если ещё хоть строчку напечатаешь…
— Кто вы?
— Один из тех, о ком ты пишешь. Ненавижу пацифистов! Ты поднималась полной выкладкой в горы, шла на бэтээре, когда семьдесят градусов выше нуля? Ты слышишь по ночам резкую вонь колючек? Не слышишь… Значит, не трогай! Это наше!! Зачем тебе?
— Почему не назовёшь себя?
— Не трогай! Лучшего друга, он мне братом был, в целлофановом мешке с рейда принёс… Отдельно голова, отдельно руки, ноги… Сдёрнутая кожа… Разделанная туша вместо красивого, сильного парня… Он на скрипке играл, стихи сочинял… Вот он бы написал, а не ты… Мать его через два дня после похорон в психушку увезли. Она убегала ночью на кладбище и пыталась лечь вместе с ним. Не трогай это! Мы были солдатами. Нас туда послали. Мы выполняли приказ. Военную присягу. Я знамя целовал…
— «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; ибо многие придут под именем Моим». Новый Завет. Евангелие от Матфея.
— Умники! Через десять лет все стали умники. Все хотят чистенькими остаться. Да пошли вы все к… матери! Ты даже не знаешь, как пуля летит. Ты не стреляла в человека… Я ничего не боюсь… Плевать мне на ваши новые заветы, на вашу правду. Я свою правду в целлофановом мешке нёс… Отдельно голова, отдельно руки, но… Сдёрнутая кожа… Да пошли вы все к…! — И гудок в трубке, похожий на далёкий взрыв.
Всё-таки я жалею, что мы с ним не договорили. Может быть, это был мой главный герой, раненный в самое сердце?..
«Не трогай! Это наше!!» — кричал он.
А это тогда чьё?!
Часто охватывает отчаяние. Отчаяние бессилия слова. Ты видишь, что миф для многих, для большинства по-прежнему правдивее и сильнее фактов и самого инстинкта жизни, самосохранения. Когда я сижу за письменным столом, я стремлюсь не только записать, восстановить, воссоздать действительность — хочу прорваться словом куда-то дальше. Чтобы это была и правда времени, и какая-то догадка о человеке вообще. Прорваться дальше. Дальше слов… Это редко удаётся. А вот миф туда прорывается. В подсознание…
И когда мать, у которой государство забрало сына и вернуло его в цинковом гробу, исступлённо, молитвенно кричит: «Я люблю ту Родину! За неё погиб мой сын! А вас и вашу правду ненавижу!» — снова понимаешь: мы были не просто рабы, а романтики рабства. Только одна мать из тех ста, с которыми я встречалась, написала мне: «Это я убила своего сына! Я — рабыня, воспитала раба…»
Когда моя жена спросила: «Как муж попал в Афганистан?» — ей ответили: «Изъявил добровольное желание». Такие ответы получили все матери и жёны. Если бы моя жизнь, моя кровь понадобились для большого дела, я сам сказал бы: «Запишите меня добровольцем!» Но меня дважды обманули: мне ещё не сказали правду, какая это война, — правду я узнал через восемь лет. Лежат в могилах мои друзья и не знают, что их обманули с этой подлой войной. Я иногда им даже завидую: они никогда об этом не узнают. И их больше уже не обманут…»
Рядовой, водитель.
Смерть обыграет их в нечет и чет,
И проигравшему — проще:
Вот под топор победитель идет,
Через притихшую площадь…
Ты победил или ты побежден -
Смерть твоей станет наградой:
За поединок карает закон,
Нет для обоих пощады.
I've dug two graves for us, my dear,
Can't pretend that I was perfect, leaving you in fear,
Oh man, what a world, the things I hear!
If I could act on my revenge, then, oh, would I?
Some kill, some steal, some break your heart,
And you thought that I would let it go and let you walk,
Well, broken hearts break bones, so break up fast,
And I don't wanna let it go, so in my grave I'll rot.
Я выкопал две могилы для нас, дорогая,
Не могу притворяться, что был совершенным, я бросил тебя напуганной,
Боже, ну и мир, что я слышу!
Если бы я мог отомстить, сделал ли бы я это?
Кто-то убивает, кто-то крадёт, кто-то разбивает тебе сердце,
Ты думала, что я забуду и дам тебе уйти,
Что ж, разбитые сердца ломают тела, так что рви быстрее,
Я не хочу забывать, поэтому буду гнить в своей могиле.И я уставши загадал
Что с угасшими глазами
Я однажды утону в закат.
И наконец-то увидишь как в людях умирают звёзды,
И мы потухнувши, замёрзли.
I watched you let yourself die
And now it's too late to save you this time.
Я видела, как ты позволил себе умереть,
И на сей раз уже слишком поздно спасать тебя.— Хочешь убить меня, Крис?
— Нет. Но я больше не хочу тебя спасать. Не знаю, достойна ли ты спасения.
Если ты умер, то тебя невозможно воскресить.
Кажется, я родился под несчастной звездой. Моя судьба наблюдать, как молча умирают молодые.
Смерть — это конец. После неё нет ничего. Никакого нового начала. Неважно, насколько сильно ты сожалеешь или желаешь, если ты не смог сделать что-то в жизни, после смерти тебе это тоже не удастся.
Аманэ Юги единственный, кого я знаю, кто изменил свое будущее. Он отказался от него... и, как он сам сказал, никуда не ушел.
Я отрублю у трупов головы и похороню их. Пусть мы ненавидели их, после смерти все равны.
Что происходит, когда ты умираешь? Исчезают ли сожаления? Искупаются ли грехи?
Il est loin le temps des aveux
Naïfs, des téméraires voeux!
Je n'ai d'argent qu'en mes cheveux.
Les ames dont j'aurais besoin
Et les étoiles sont trop loin.
Je vais mourir soul, dans un coin.
И вот, время признаний прошло
Как наивны мы были в дерзких желаньях
Но серебро только в волосах моих
Души, которые мне были нужны
И звёзды — так далеко!
Я умру пьяным, свернувшись в уголке.Она угасла, потому что настала зима. Она угасла, потому что устали крылья.
Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!
Они думают, что она вечна. Они верят в ее бессмертие.
Горькое, непонятное заблуждение! Смешное недоумение ребенка!
Я не пришел будить тебя. Я не пришел звать тебя.
Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.
Ты знаешь, что вянут молодые березы. Ты знаешь, что листья засохшие шепчутся с ветром.
Тяжела могильная плита. Еще тяжелее веки умершего.
Дряхлой плоти моей,
я знаю, теперь уж недолго
землю обременять -
в дальний путь без конца и начала
скоро, скоро тронется странник…
Il était paresseux, à ce que dit l’histoire,
Il laissait trop sécher l’encre dans l’écritoire.
Il voulait tout savoir mais il n’a rien connu.
Et quand vint le moment où, las de cette vie,
Un soir d’hiver, enfin l’âme lui fut ravie,
Il s’en alla disant: «Pourquoi suis-je venu?»
Ах, часто леностью душа его грешила,
Он сохнуть оставлял в чернильнице чернила,
Он мало что узнал, хоть увлекался всем,
Но в тихий зимний день, когда от жизни бренной
Он позван был к иной, как говорят, нетленной,
Он, уходя, шепнул: «Я приходил — зачем?»В мае 1944 года, ночью,
Я видел умирающего солдата.
Он лежал на деревянной полке
Ещё живой
И мучился от лихорадки.
Объятый пламенем бледной памяти,
Он всё плакал по матери, сестре, возлюбленной.
Между ним и мной
Лежала непреодолимая граница.
Было видно, как он корчится
В тени блеклого света,
В колышущихся огнях дня и ночи.
Госпитальное судно плыло в Восточно-Китайском море.
Он умирал,
Проклиная войну,
Отвергая гонорар, обещанный нам всеми богами,
Отвергал, чтобы умереть навеки.
(Человечность-человечность…
Этот прекрасный солдат
Уже не воскреснет.)
А где-то в далекой стране
Его святая смерть
Теперь сокрыта в книге с золотой каймой
Над книгой низкий голос и
Мягкая женская рука.
В два-три голоса
Мне говорили:
«Перед смертью
Он тихо всхлипнул... Чуть-чуть».
Слезы сжали горло.
В ту пору,
Когда, наливаясь, крепнут
Корни белой редьки в деревне,
Родился —
И умер мой сын.
Было двое друзей у меня,
Во всем на меня похожих.
Умер один.
А другой
Вышел больным из тюрьмы.
Ah Dieu! que la guerre est jolie
Avec ses chants ses longs loisirs
Cette bague je l’ai polie
Le vent se mêle à vos soupirs
Adieu! voici le boute-selle
Il disparut dans un tournant
Et mourut là-bas tandis qu’elle
Riait au destin surprenant
Простите! на войне бывают
Свои досуги песни смех
Под ветром ваши вздохи тают
Ваш перстень мне милей утех
Прощайте! снова раздается
Приказ в седло во тьме ночной
Он умер а она смеется
Над переменчивой судьбойЗнаете, ведь так мы и умираем. В одиночестве.
I did everything right, she died anyway! Why the hell do you think that would make me feel any better?!
Я все сделал правильно, а она умерла! С какой стати мне от этого будет легче?!Господи, как умирать надоело...
— Симбельмини. Они всегда росли на могилах моих предков... а теперь ими покрыта могила моего сына. Горе мне жить в эти чёрные дни... Молодые гибнут, а старики доживают свой век. И теперь мне придётся увидеть последние дни своего рода...
— Смерть Теодреда — не на твоей совести.
— Не дóлжно родителям хоронить детей.
— А это... очень страшно?
— Нет, я так не думаю. Ровно так, как и должно быть. Всё когда-то заканчивается. Капля падает вниз.
— До встречи на той стороне.
— Ох, БоДжек, нет. Нет никакой «той стороны». Это конец.
Танец смерти, где аплодисменты услышит лишь выживший...
В предсмертном крике даркина — боль всех погубленных им сосудов.
Все люди умрут. Где-то. Когда-то. У них свои причины жить. У них свои причины умирать.
А ради чего нам теперь сражаться? Мы потеряли свое сердце. Свою душу. А после моей смерти не станет и плоти Доминиона. Оставь меня, пожалуйста. Позволь королеве умереть с достоинством. В тишине и одиночестве.
[Бёрр],
Недоброжелатели уничтожили его репутацию,
Америка забыла его.
[Маллиган/Мэдисон, Лафайетт/Джефферсон]
Мы воевали с ним.
[Лоренс/Филипп]
Я? Я умер за него.
[Вашингтон]
Я? Я доверял ему.
[Элайза/Анжелика/Мария]
Я? Я любила его.
[Бёрр]
А я? Я – чертов идиот, застреливший его.
[Элайза]
Когда ему было десять, отец ушел из семьи, погрязшей в долгах.
Спустя два года Алекс и его мать слегли от болезни.
Едва живые, они боролись с недугом,
И Алекс поправился, а мать ушла в мир иной.
[Вашингтон]
Он переехал к дяде, но дядя вскоре покончил с собой,
Не оставив ничего, кроме разрушенных надежд.
Но какой-то новый внутренний голос сказал ему:
«Алекс, тебе придется сражаться самому».
Он начал изучать и читать каждый трактат с книжной полки.
Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,
По языку судя, мужское сердце.
Но так-то — нежного слабей жестокий,
И страх живёт в душе, страстьми томимой!
Почему не погасло солнце?
Почему не обрушились башни?
Почему не взорвалось небо?
Ведь человек умер!
Мы пытаемся сделать что-то правильно, но все портим, умираем, мы, вашу мать, умираем и виним кого-то за это, а затем все повторяется.
Я думал, мне станет легче со временем. Но не умирает лишь боль в сердце.