Знаешь беду нашего народа? Все хотят слышать то, во что уже верят! Правда никому не интересна!
Это как плохой сериал, который может стать лучше, в нём есть все нужные элементы, но вместе они не работают. И когда сериал закрыли, я дико расстроился, не потому, что он мне нравился, а потому, что он мог стать лучше, а теперь уже не станет. Вот что такое смерть родителей...
— Что тебе нужно, БоДжек?
— Я не знаю. Я очень пьян, меня слегка тошнит, но я пришёл к тебе, наверное, искупить вину.
— За что?
— Не знаю! Что я там натворил, из-за чего ты исчезла.
— БоДжек...
— Как ты могла меня бросить, когда была так нужна?
— Прости, БоДжек, я думала ты победитель, но ошиблась. Мне тоже нелегко, я рискнула репутацией.
— Да дело не в Оскаре. Как ты могла думать, что в Оскаре? У нас с тобой было нечто большее!
— Ты напился.
— Не только напился. Да, но у меня в голове полный п**дец. Я сломленный, неприспособленный, испорченный... А ты ведёшь себя так, будто вся такая уверенная, но на самом деле, в глубине души ты тоже сломленная. Не знаю, почему ты не даёшь нам шанса быть сломленными вместе? Что тебе в этом не нравится?
Ну почему в жизни не бывает как в «Ржём с Конём» — все проблемы удобно решаются за двадцать две уморительных минуты!
— Так, прежде чем полностью отмести вариант с лечебницей...
— БоДжек, за всю жизнь мне ни разу не приходилось самой справляться с проблемами. Мне никто и никогда и ни в чём не отказывал, так что вместо того, чтобы решать проблемы я лучше поживу у тебя тут маленько.
— Сара Линн, я тебя слышу. И думаю, что знаю, что тебе нужно. Чтобы сильный ответственный взрослый сказал тебе:... да! Да, конечно, живи у меня. Будет весело! Эй, народ, старая банда снова в сборе! Три сиротинки, раз, два, три...
— Послушай того, у кого тоже были дерьмовые родители. Семья — отстой, и ты правильно сделала, что уехала.
— Самое глупое, что даже сейчас я просто хочу, чтобы они гордились мной. Разве это не тупо?
— Тупо.
— Нет же!
— Да, тупо! Ты хочешь, чтобы ОНИ тобой гордились.
— Я просто надеялась достичь прегнантности.
— Прегнантность придумана Спилбергом, чтобы продавать билеты в кино! Это как любовь всей жизни и мюнхенская олимпиада — их просто не существует! Просто. Живи. Дальше!
— Но всякий раз, как я сюда приезжаю...
— Так не приезжай сюда! Мне тем и нравится Лос-Анджелес — всем насрать, кто ты и откуда. Волшебный город, где можно беспокоиться о глупых вещах вроде своего бассейна, и какие орехи положить в салат.
— Люблю салат.
— Вот и отлично! Думаешь, почему ещё люди туда едут?
— А это... очень страшно?
— Нет, я так не думаю. Ровно так, как и должно быть. Всё когда-то заканчивается. Капля падает вниз.
— До встречи на той стороне.
— Ох, БоДжек, нет. Нет никакой «той стороны». Это конец.
Я завидую его глупости, ведь он не понимает, насколько несчастен.
— Извини, что обвинил тебя в убийстве, американская тв-легенда Генри Уинклер.
— Не извиняйся. Ты приписал смерти Хёрба тайну, чтобы придать ей смысл. Но в смерти нет смысла — поэтому она так и пугает.
— Было гораздо проще верить, что ты убил его ради книги, чем думать, что он умер просто так.
— Умирать просто так не стыдно. Так умирает большинство людей.
— Я просто хотел это исправить. Как-нибудь.
— Прости, лошадка, это невозможно.
Ты говорил, они не одобряют твой нетрадиционный образ жизни. Я думал, ты, типа, малолетний гомик. Оказывается, нетрадиционный образ жизни значит, что ты ленивая жопа.
— Чего тебе, мам?
— Смотри-ка, кто-то решил снять трубку!
— Тебе нужно ещё моей крови?
— Не надо мне крови! Я прочла твою книгу, БоДжек.
— Оу...
— Какой же нарцисс считает, что кто-то купит про него книгу! Ты же знаешь моё мнение про Анну Франк!
— То был дневник...
— Прочла главу про себя. То, что я тебе говорила. Ты, верно, думаешь что я чудовище...
— Мам...
— Я не хочу спорить, БоДжек. Просто хотела сказать, что я знаю, что ты хочешь быть счастлив. Но никогда не будешь. И мне очень жаль.
— Что?
— Ты ведь такой не один. Мы с твоим отцом... Ты хоть честно признался в своём внутреннем уродстве. Ты родился сломленным. Это твоё право по рождению. И теперь ты можешь заполнять свою жизнь проектами, книгами и фильмами, и своими подружками, но ничто не сделает тебя цельным. Ты — Конь БоДжек. От этого нет лекарства.
— У кого-нибудь есть серьёзный вопрос к присутствующим? Вопрос или пистолет, чтобы мне застрелиться?
— Да, у меня вопрос.
— Слава Богу!
— Вопрос к Диане. Прости, за то, что я тебе там наговорил. Опубликуем твою книгу. Понятно же, что ты пишешь лучше меня и мне уже всё равно что там мир обо мне думает. Мне была противна эта книга, потому что мне противно, что ты меня видишь таким. Ведь ты знаешь меня лучше всех. И уж если ты так думаешь... Наверное вопрос такой — по-твоему для меня уже поздно?
— Что?
— Я обречён быть таким, какой есть? Ну, таким, как в этой книге? Ну ещё не поздно же, да, а, ещё не поздно? Диана, скажи, что ещё не поздно!
— БоДжек...
— Ска-скажи мне, что я хороший! Не, ну бываю я эгоистичным и саморазрушительным, но всё равно, где-то глубоко я хороший. Пожалуйста, скажи мне это, Диана! Пожалуйста, Диана, скажи, что я хороший!
Слушай, Тод, должно же быть что-то в прокуренном травой желе, которое ты называешь мозгом.
— После «Шоу Коня БоДжека» я надолго впал в депрессию. Написал кучу хитовых фильмов, заработал тонну денег, но счастья это мне не принесло. Когда мне вручили Оскар, я стоял на сцене, смотрел на него и думал «и это счастливейший день в моей жизни?» Я чувствовал как никогда несчастным.
— Потому что был трезв?
— Потому что Оскар ничего не значит. Всё бессмысленно. Я всю жизнь помогал другим. Сделал свой дом ночлежкой для бросающих наркоманов. У меня была система реабилитации, я многим помог, но они всё равно ещё больше сторчались, и от этого у меня пусто на душе.
— Все за тебя очень беспокоились. Нельзя вот так исчезать! Ты многим сделал больно.
— Иногда нужно брать ответственность за своё счастье.
— Разве это не эгоистично?
— Не знаю, что тебе сказать. Впервые в жизни я счастлив, и я не буду этого стыдиться. Нужно много времени, чтобы понять, какой ты несчастный и ещё больше, чтобы понять, что ты не обязан таким быть. Только бросив всё, можно начать поиски пути к счастью.
— Привет, БоДжек.
— Рад тебя видеть, Чарли. Прости, что опоздал. Пробки.
— Ничего страшного.
— Встал на парковке для калек — ничего страшного?
— Ты припарковался....
— Пардон. Для инвалидов. Такой термин лучше?
— Может переставишь машину?
— Не, мне не стоит садиться за руль. Просто сейчас я в хламину.
— Хочешь сказать, ты сейчас пьян?
— Мне кажется, или интервью круто идёт? Ну круто же, правда?
— Д-да. Итак, как ты считаешь, в чём секрет успеха этого шоу?
— Знаешь, Чарли, сейчас модно моё шоу говном поливать, но вот что я скажу... А «говно» говорить можно?
— Не стоит.
— Я думаю, что для ситкома* это ништячное шоу. Не верх драматургии, но знаешь, для многих людей жизнь это большой удар по яйцам. И вот ты возвращаешься домой, тебя целый день по яйцам пинали, и ты хочешь просто посмотреть шоу про хороших людей, которые любят друг друга. И что бы в шоу не произошло, в конце серии всё обязательно разруливается к лучшему. Ведь в реальной жизни... Я уже говорил про удар по яйцам?
— Поговорим о реальной жизни. Чем ты занимался с тех пор, как шоу закрыли 18 лет назад?
— Отличный вопрос, Чарли! Я... Я... Я... Эм....
— Слушайте, а давно мы все были в одной комнате?
— Наверное только в финале шоу.
— Да! И я сразу же уехал в Калифорнию. Теперь у меня самая большая скорбная лавка в Сиэтле. Вру, на самом деле в Олимпии.
— А я в театре Вестэнда играю Джульет... тину сиделку.
— А как твои дети?
— У меня их нет.
— Ой, а я думала их целый выводок, у тебя просто такое тело...
— Да брось, Сара Линн...
— Я предполагала, что ты перестала быть редкостной п**дой.
— Господи, Джоэль!!!
— В Англии это приемлимое выражение!
— Сунь его себе в ж*пу с ложкой сахара, Супер-Калли-Фраджи-С*ка!
— Эй, прекратите!
— Пустите меня! Я её порву!
— Помнишь нашу последнюю встречу? Ты спросил, считаю ли я тебя хорошим?
— Помню ли я? Да, как-то смутно.
— Ты застал меня врасплох. Я не знала, что сказать.
— Так, ты считаешь, что я хороший? В глубине души?
— В этом-то и дело. Я не верю, что у души есть глубина. По-моему, ты — просто то, что ты делаешь.
— Как-то это грустно. Стоит отметить, я считаю твои книги меняют мир.
— Спасибо.
— Я правда хотел тебе нравиться, Диана.
— Знаю.
— Немедленно соберись, тряпка! Да, ты расклеился, но ты снова придёшь в норму, ведь ты талантлив, умён, и чертовски хорош! Ты же, мать твою, американское достояние — ты Конь БоДжек. А теперь с***ал с моей лужайки!
— Оу, я подумал, что подъехал к закусочной. Сколько я вчера выпил?
— Вчера? Да ты две недели бухаешь, после того как узнал, что Диана помолвлена с Мистером Подхвостом.
— Диана помолвлена с Мистером Подхвостом?! Надо выпить.
— Эй, Таниша?
— БоДжек? Я думала над твоими словами.
— Прекрати это делать. Не стоит вообще думать над моими словами.
— Я люблю Карен, но дополняет ли она меня?
— Таниша, никто никого не дополняет — так не бывает! Если повезёт — найдёшь того, кого сможешь терпеть, вцепишься в него и ни за что не отпустишь!
— Так что, мне просто смириться?
— Да, именно, просто смирись! Иначе ты постареешь, потолстеешь, и тебе станет ещё более одиноко. И ты будешь делать всё возможное, чтобы заполнить эту дыру друзьями, карьерой, бессмысленным сексом... Но это тебе не поможет. И однажды ты оглянешься вокруг и поймёшь, что все тебя обожают, но никто тебя не любит. И ты чувствуешь себя самым одиноким в мире.
— Я сама виновата. Сама. Зачем я это с собой делаю?
— Я не знаю. Может если ты хорош в тушении пожаров, то бегаешь от пожара к пожару не задумываясь?
— Ты правда веришь в ту х**ню, что ты до этого сказала? Что я умён, талантлив и всё такое?
— БоДжек, я агент. Я верю во всё, что говорю.
Она умная, сама все поймет... Но пока она думает, что кто-то будет её любить такой, какой она есть, то зачем это отнимать?
— Эй, видишь этих людей?
— Да...
— Эти др*чилы теперь твои самые лучшие друзья на свете, без них ты ничто. Запомни.
— Снимаем сцену со слов «сладкуля»!
— Твоя семья никогда тебя не поймёт. Любовники кинут, или попытаются изменить тебе, но фанаты — будь к ним добра, и они будут добры к тебе.
— Снимаем, камера готова.
— Самое главное — давать людям то, что они хотят. Даже если это убьёт тебя, даже если это опустошает так, что опустошать уже нечего. Что бы ни случилось, как бы ни было больно, не прекращай танцевать, не прекращай улыбаться. И дай этим людям то, что они хотят.
— Д*рьмо какое. Вы все д*рьмо! И зачем я вообще пришла на эту вечеринку?
— Это не вечеринка, а похороны Хёрба.
— Хёрб умер?!
Ты реально пытаешься заставить меня ревновать, флиртуя с тремя стоящими друг на друге детьми?
— Ответь мне как мой агент: я жирный?
— Нет, ты в расцвете сил, лучше некуда.
— А как моя бывшая?
— Ты как куча говна, съевшая кучу говна, и высравшая это на третью кучу говна.
— Стоп. На какую кучу говна я похож?
— На третью.
— Что?! На самую дерьмовую?
Сделай миру одолжение, сверни на встречку... Нет, ты этого не достоин, лишь великие умирают молодыми.
Ты порезалась? Ничего, я знаю что делать. Нужен спирт, лед, выжать лимончик... И ты забудешь про порез!
Знаешь, мы песчинки во вселенной. Не важно, кем ты был в прошлом, кем будешь в будущем. Важно то, кем ты являешься сейчас.
Может, некоторые военные и герои, но не все. Многие военные – дебилы. Многие люди сами по себе дебилы. И если вы даёте дебилу автомат и разрешаете убивать людей, это не делает из дебила героя.
— До отъезда ты всегда говорила, что Эл-Эй* это асфальтовая топь.
— О, Боже! Я столько фигни говорила в юности, думала это так умно.
— Сейчас ты больше так не считаешь?
— Считаю ли я Эл-Эй асфальтовой топью? Нет. Нет, ты сам асфальтовая топь.
— Я?
— Ну не ты сам. Просто говорю, типа неважно где ты, важно кто ты. И ни Калифорния, ни Мэн, ни Нью-Мексико этого не изменят. Понимаешь? Нельзя сбежать от себя самого.
Жизнь — это череда закрывающихся дверей.
Я не люблю тебя, ты не любишь меня. Мы два одиноких человека, старающихся ненавидеть себя чуть меньше... Может, такими и останемся?
Мы не обречены. Ведь, по большому счету, мы лишь маленькие песчинки, о которых однажды забудут.
Проблема жизни в том, что ты либо знаешь, что ты хочешь и не получаешь этого. Либо получаешь всё, что душе угодно, но не знаешь, чего по-настоящему хочешь.
Притворяйся, что ты счастлива, и однажды ты забудешь, что притворяешься.