Иногда люди, которых мы любим, злят нас больше всего.
Хороший человек извиняется за ошибки прошлого. Великий — исправляет их.
Классическая музыка — основа цивилизованного общества. И признак утонченного ума.
Говорят, воспоминания делают нас теми, кто мы есть. Прошлое нас определяет. Но нельзя забывать расти, развиваться... Потому что память — такая мощная штука, что мы можем застрять в каком-то одном моменте.
У мертвых нет воспоминаний. Но воспоминания живы, ведь мы-то о них помним.
Некоторые воспоминания настолько сильны, что никогда не угасают.
Тебя убивает не то, из-за чего твое сердце перестает биться, а то, из-за чего ты перестаешь жить полной жизнью.
— Я рад, что тебе так плохо.
— Знаешь, Генри, ты не лучший собутыльник.
— Не бойся дать волю своей боли, вине, стыду. Когда убийство человека не будет тебя волновать, вот тогда и будут проблемы.
Иногда трудно поверить, на что идут люди ради искусства.
История имеет особенность повторяться. Просто большинство не живут так долго, чтобы это заметить.
У всех свои секреты, в этом нет ничего плохого. Но нам всем нужна уверенность, друг с которым можно разделить наши тайны. Таким образом можно определить, кто тебе настоящий друг, а кто нет. Настоящим мы доверяем самое важное.
— Вы начали жизнь заново, почему мне нельзя?
— По-вашему, это новый старт, но бегство не закончится никогда. Ни один секрет не закопать достаточно глубоко — тайное всегда становится явным. И вы больше никогда не сможете быть самой собой, даже с любимыми людьми. Новая жизнь, которую вы ищите — так никогда и не начнется.
— Мы тебя вылечим. Европейцы пишут о новых методах лечения.
— Нет, от туберкулёза нет лекарств. Мы даже не знаем его причину.
— Но мы люди науки...
— Да, Генри, мы люди науки. Пока она нас не подводит.
Адам был прав: жизнь — это игра, в которую мы должны играть. И как бы мы ни были осторожны, невозможно прожить жизнь без единой царапины. Но, к счастью для нас, мы не обязаны играть в эту игру в одиночку.
— Почему ты передумал?
— Вместо того, чтобы думать о себе и своем разбитом сердце в будущем, я осознал, что ты со мной здесь и сейчас.
По телу можно сказать многое — какова была его жизнь, боль, страдания, переживания, даже была ли любовь. Но тело не может ответить на вопрос «почему?», и по моему опыту, наверное, это единственно важный вопрос на свете.
Ты должна знать, что привлекательна. С научной точки зрения... Расстояние между глаз 44% от ширины лица. Оптимальное — 46. Неплохой результат. Большие глаза, высокие скулы — не в моем вкусе. Предпочитаю менее идеальную внешность. Но, выражаясь эмпирически, детектив, ты — секси!
— Это моя работа.
— Да, ты изучаешь трупы, чтобы стать одним из них.
— Свидетели видели его дома с ноутбуком.
— Это не он.
— Но мы отследили команды с его IP-адреса на термостат Шоу через случайные сетевые пути.
— А мы отравились газом, побрили труп и определили, что Шоу убили дома руками.
— Узнала, когда включился газ?
— Примерно в интервал между первым и четвертым часом ночи.
— Скорость распространения газа от трех до пяти кубометров в час. Комнату бы он заполнить не успел, но Эрик находился в кровати. Значит, смертельная концентрация могла заполнить 60-90 см. Это возможно.
— Возможно?
— Возможно. Но убедиться можно только одним способом — пойти и отравиться газом.
— Лукас, мы действуем в одиночку.
— Понял. Только мы вдвоем, один на один — раскрываем преступления. Никогда такого не было, что мы тут делаем?
Все когда-нибудь встречается впервые.
— Отличная работа, Генри. Из чистого любопытства спрошу, что вы делали на кладбище?
— Мой сосед пошел отдать дань уважения старой подруге, вдове покойного. Я был его вторым пилотом.
— Пора перестать задавать вам вопросы.
— Я тщательно выбирал эту жизнь, чтобы не связываться ни с какими чувствами и переживаниями.
— Знаешь, для некоторых из нас чувства и переживания составляют смысл жизни.
Жизнь слишком коротка для дешевого алкоголя.
— Париж! Скажем так — куда бы ты потом не поехал, Париж — это праздник, который всегда с тобой.
— Красиво сказано!
— Это Хэмингуэй, он всегда искусно обращался со словами, впрочем, как и с женщинами.
— Так что Генри Морган посоветует посмотреть в Париже?
— По моему, лучшее, что можно сделать в Париже — заблудиться в нем. Проснуться, пойти, куда глаза глядят, и заблудиться.... Бродить по улицам, пока не устанешь так, что упадешь в ближайшем кафе и закажешь что-нибудь изумительное со стаканчиком вина... Потом вернуться домой, а назавтра — все по новой. Правда, это сработает как надо только если быть в компании кого-то очень тебе дорогого.
Какой бы долгой ни была жизнь, даже если речь идет о необычно долгой жизни, надо проживать каждый день, каждый час так, будто он последний.
Может, стоит просто быть собой? Это всегда наилучший вариант.
— Если искру стоит снова зажечь, кто я такой, чтобы гасить пламя?
— Абрахам, ты нарушаешь такой древний неписанный закон, что его даже прописывать не стали.
Любить кого-то — значит поддерживать его, даже если тебе страшно.
Люди не всегда те, кем кажутся.
Иногда жизнь, которую мы хотим оставить в прошлом — все равно настигает нас...
Если это дело нас чему-нибудь и научило, так это тому, что ты можешь жить, какую бы боль тебе не пришлось испытать. Но боязнь боли не должна мешать тебе быть открытой с теми, кто тебе небезразличен.
Невозможно прожить жизнь, ни разу не испытав боли. Прожив довольно долго, я могу сказать, что тяжелее всего выносить одиночество.
Представьте, чем можно заниматься целую вечность? Посмотреть мир, выучить кучу языков. По сути, я пережил в своей жизни почти все, кроме самой смерти. К сожалению, мои близкие не бессмертны. Если вы видели, как ваши любимые люди уходят в мир иной, тогда вы бы меня поняли. Вечность не благословение, это проклятие.
— Прости, но даже учитывая, что ты умер и ночевал в тюрьме — выглядишь хреново.
— Прости, Эйб, но могу тебя заверить, я каждый день так выгляжу. Хотя, может, это и есть хреново.
Я видел немало смертей, много боли, страданий... Но также видел и жизнь. Столько всего удивительного и прекрасного. Неважно, сколько лет мы были вместе, жизнь складывается из моментов. Никогда не знаешь, когда, где и что произойдет. Но такие моменты отпечатываются в душе навсегда. Проблема двухсотлетней жизни не одиночество и не боль утраты, хотя это одно и то же — самое ужасное, когда жизнь перестает удивлять. Я всю жизнь изучал человеческое тело и могу сказать с уверенностью: то, благодаря чему мы живы, важнее, чем кровь, кислород и даже любовь — это надежда.
Ничто не избавит вас от боли потери любимого человека, вы будете жить с этим до конца своих дней, как бы далеко этот конец ни был. Единственное, на что можно надеяться — это то, что с годами раны начнут заживать. Какими бы сильными мы ни были, как бы не боролись — шрамы останутся навсегда.
— Что ты хотел сказать?
— Не могла бы ты, ради меня, понюхать, как пахнет пот?
— Генри, ты всегда найдешь, что сказать.
— В полицейских делах я доверяю чутью — оно меня еще никогда не подводило.
— А когда оно тебе помогло?