— Свидетели видели его дома с ноутбуком.
— Это не он.
— Но мы отследили команды с его IP-адреса на термостат Шоу через случайные сетевые пути.
— А мы отравились газом, побрили труп и определили, что Шоу убили дома руками.
— Узнала, когда включился газ?
— Примерно в интервал между первым и четвертым часом ночи.
— Скорость распространения газа от трех до пяти кубометров в час. Комнату бы он заполнить не успел, но Эрик находился в кровати. Значит, смертельная концентрация могла заполнить 60-90 см. Это возможно.
— Возможно?
— Возможно. Но убедиться можно только одним способом — пойти и отравиться газом.
К счастью, в этом мире мы отвечаем лишь за свои грехи.
Джаз — это то, что ты чувствуешь.
— Лукас, мы действуем в одиночку.
— Понял. Только мы вдвоем, один на один — раскрываем преступления. Никогда такого не было, что мы тут делаем?
— Сколько его уже нет?
— Три недели, два дня и несколько часов, но кто ж считает?
— Детектив, давайте еще раз. Как прыгнувшая с моста могла быть убита? У нас же был свидетель, видевший, как она забралась на выступ? И еще с десяток людей видели, как она упала в воду, и таксист, посчитавший ее расстроенной. Я, может, в этом и новичок, но если с виду утка и крякает уткой... что я упускаю, детектив?
— Но внизу у нас медэксперт с необычным видением. Иногда утка может быть лосем.
Все когда-нибудь встречается впервые.
— Отличная работа, Генри. Из чистого любопытства спрошу, что вы делали на кладбище?
— Мой сосед пошел отдать дань уважения старой подруге, вдове покойного. Я был его вторым пилотом.
— Пора перестать задавать вам вопросы.
— Я тщательно выбирал эту жизнь, чтобы не связываться ни с какими чувствами и переживаниями.
— Знаешь, для некоторых из нас чувства и переживания составляют смысл жизни.
Жизнь слишком коротка для дешевого алкоголя.
— Париж! Скажем так — куда бы ты потом не поехал, Париж — это праздник, который всегда с тобой.
— Красиво сказано!
— Это Хэмингуэй, он всегда искусно обращался со словами, впрочем, как и с женщинами.
— Так что Генри Морган посоветует посмотреть в Париже?
— По моему, лучшее, что можно сделать в Париже — заблудиться в нем. Проснуться, пойти, куда глаза глядят, и заблудиться.... Бродить по улицам, пока не устанешь так, что упадешь в ближайшем кафе и закажешь что-нибудь изумительное со стаканчиком вина... Потом вернуться домой, а назавтра — все по новой. Правда, это сработает как надо только если быть в компании кого-то очень тебе дорогого.
— Это плохо закончится.
— Кого волнует конец? Жизнь — это процесс!
В течение жизни люди развиваются. По крайней мере, большинство.
Чтобы построить что-то новое, нужно снести что-то старое — такова цена прогресса.
Не пей спиртного — не потеряешь голову.
Какой бы долгой ни была жизнь, даже если речь идет о необычно долгой жизни, надо проживать каждый день, каждый час так, будто он последний.
Может, стоит просто быть собой? Это всегда наилучший вариант.
— Если искру стоит снова зажечь, кто я такой, чтобы гасить пламя?
— Абрахам, ты нарушаешь такой древний неписанный закон, что его даже прописывать не стали.
Не важно, как мы живем и умираем, конец у всех один — тишина. Все наши надежды, мечтания, становятся эхом недосказанной истории. Но если повезет, наши истории будут жить. Наша песня будет играть в сердцах тех, кто нас любил и помнит.
Каждый раз, встречаясь с неизведанным — мы рискуем. Каждый раз, когда мы вынуждены по какой-то причине оттолкнуть от себя безопасность привычного, семью и дом. И есть понятие, что этот толчок, наверняка, к лучшему. Что то, что не убивает нас — делает нас сильнее. Если только, конечно, не убьет.
Готовность на что угодно ради защиты другого человека зачастую порождает некий парадокс. Делая так, мы подвергаем себя опасности, отчего, вероятнее всего, тем, кого мы пытаемся защитить от боли — будет очень больно. Со временем, однако, понимаешь, что невозможно контролировать выбор тех, кого мы любим.
Любить кого-то — значит поддерживать его, даже если тебе страшно.
Люди не всегда те, кем кажутся.
Судьба может быть жестокой — всего одна минута промедления и жизнь может быть потеряна. Но судьба также дарит нам самые светлые моменты, когда мы встречаемся друг с другом и переживаем глубочайшие чувства.
Искупление принимает различные формы — искренние извинения, широкий жест, тихая мольба или что-то более сложное, более темное... Более сложное для понимания. И хотя никакое искупление не изменит прошлого, оно способно излечить нас, восстановить отношения и связи, которые, как нам казалось, утеряны навсегда.
Почему нам так важно знать свое происхождение? Эти имена и родословные — это просто имена... Но наша с ними кровная связь могущественная вещь. Неужели то, что у нас есть корни в прошлом, дает нам ощущение безопасности в настоящем? А что, если наша родословная подобна венам, бесцельно тянущимся сквозь века?
Раз мы все родственники, то королевская кровь течет во всех, и поэтому ко всем детям надо относиться как к королям и королевам. Сколько бы лет им ни было.
Иногда жизнь, которую мы хотим оставить в прошлом — все равно настигает нас...
Если это дело нас чему-нибудь и научило, так это тому, что ты можешь жить, какую бы боль тебе не пришлось испытать. Но боязнь боли не должна мешать тебе быть открытой с теми, кто тебе небезразличен.
Невозможно прожить жизнь, ни разу не испытав боли. Прожив довольно долго, я могу сказать, что тяжелее всего выносить одиночество.
Представьте, чем можно заниматься целую вечность? Посмотреть мир, выучить кучу языков. По сути, я пережил в своей жизни почти все, кроме самой смерти. К сожалению, мои близкие не бессмертны. Если вы видели, как ваши любимые люди уходят в мир иной, тогда вы бы меня поняли. Вечность не благословение, это проклятие.
— Прости, но даже учитывая, что ты умер и ночевал в тюрьме — выглядишь хреново.
— Прости, Эйб, но могу тебя заверить, я каждый день так выгляжу. Хотя, может, это и есть хреново.
Может, умереть ты и не можешь, но ты уже очень давно не живешь.
Я видел немало смертей, много боли, страданий... Но также видел и жизнь. Столько всего удивительного и прекрасного. Неважно, сколько лет мы были вместе, жизнь складывается из моментов. Никогда не знаешь, когда, где и что произойдет. Но такие моменты отпечатываются в душе навсегда. Проблема двухсотлетней жизни не одиночество и не боль утраты, хотя это одно и то же — самое ужасное, когда жизнь перестает удивлять. Я всю жизнь изучал человеческое тело и могу сказать с уверенностью: то, благодаря чему мы живы, важнее, чем кровь, кислород и даже любовь — это надежда.
Жизнь — это приключение, каким бы долгим оно ни было.
Ничто не избавит вас от боли потери любимого человека, вы будете жить с этим до конца своих дней, как бы далеко этот конец ни был. Единственное, на что можно надеяться — это то, что с годами раны начнут заживать. Какими бы сильными мы ни были, как бы не боролись — шрамы останутся навсегда.
Секс, наркотики, прыжки с парашютом... Странно, именно то, что мы делаем, чтобы ощутить вкус к жизни — может нас убить. И в отношениях тоже самое. Те, кого мы любим — единственные, кто может глубоко нас ранить.
Тело ощущает боль, предупреждая об опасности. Но и напоминает нам, что мы живые, что у нас есть чувства, поэтому некоторые ищут ее. В то время, как другие, стараются ее игнорировать.
От осторожности до паранойи — один шаг.