— Я очень, очень богата!
— Не волнуйся, это пройдёт!
Я не способна к грусти томной,
Я не люблю мечтать в тиши
Иль на балконе ночью темной
Вздыхать из глубины души.
Зачем вздыхать, когда счастливо
Мои дни юные текут?
Я беззаботна и шаловлива,
Меня ребенком все зовут.
Как легко умирает истина, как живуча ложь.
Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас.
— А вы какие «иные»? Темные или светлые?
— Мы — светлые.
— А я?
— А это ты решишь сам.
Семья, она как Родина, просто должна быть. Иначе в жизни нет никакого смысла.
... со временем поняла, что обстановка и люди вокруг ни в чем не виноваты. Мы таскаем с собой прошлое, и, если у нас с ним неладно, куда бы мы ни убежали, оно будет ныть в боку.
... можно ведь и правду подать по-разному... И правда — она тоже разная бывает. Человек может скрывать не только собственные нехорошие поступки, но и что-нибудь такое, в чём он лично не виноват, но вспоминать это ему неприятно... И друзья об этом тактично помалкивают. А вот враги, напротив, с великой радостью бьют по самому больному и страшно радуются, если удаётся противника унизить и обидеть.
— В таком доме хорошо убивать, — сказал я. — Или сходить с ума.
— Займемся и тем, и другим.
— …Ну их вообще, эти проблемы, что мы всё о проблемах… Расскажите лучше, как вы живёте?
— Если опустить проблемы, то вообще никак.
— А если я скажу тебе, что смысл жизни нельзя подсмотреть у кого-то другого? Если я скажу тебе, что его можно только вырастить, как цветок, и что все семена уже есть в твоей душе? Если я скажу тебе, что ни босс, ни другие люди не могут ухаживать за этим цветком вместо тебя? Что ты думаешь об этом?
— Я думаю, что ты увлекся метафорами, парень. У меня только одна жизнь, почва для моего цветка. И я хочу понимать, что на ней выращивать.
— Тогда всё зависит от того, какая почва. В Антарктиде не растут апельсины, а в тайге вряд ли вырастет кокосовая пальма. Но никто не мешает тебе возвести парник и подсыпать туда подходящий грунт, если ты хочешь вырастить что-то конкретное. Только тогда придется прикладывать очень много усилий, чтобы урожай не замерз и не погиб. Что если бы босс или кто-то другой сказали тебе: твой смысл — вот этот апельсин. Ты бы стала выращивать апельсиновое дерево? Даже если ты не любишь апельсины? Или ты заставишь себя их полюбить, раз уж не хочешь сама подумать над тем, что тебе хочется вырастить?
— У меня скоро будет аллергия на апельсины…
Печально, но факт: чем меньше у нас денег, тем чаще мы хватаемся за бумажник.
— Я хочу выглядеть на балу на 25! Что ты мне посоветуешь?
— Машину времени.
Среди них (чиновников) есть люди с добрым, сострадательным сердцем, и хотя на службе они не имеют права слушаться голоса сердца, но если застать их врасплох вне службы, в подходящую минуту, дело обернется по-другому.
— Ну что, Сара Бернар... Ну и чего мы добиваемся? Я так понимаю, ответа не будет?
— Злишься? Отлично! Отлично! Слабые героини только в плохих пьесах! А у нас пьеса крепкая, хорошая!
— А если я не сильная? Я сама себя объегорила!
— И все равно играй! Играй! Пока занавес не закрылся — играй! Играй ва-банк! Ты понимаешь? Иначе же смертельно скучно жить!
— Не устали?
— Я готов носить Вас на руках всю жизнь!
— Не берите на себя столь тяжкий груз, надорвётесь!
— Вы лёгкая.
— Но у меня тяжёлый характер.
Нет, ну ты понимаешь, я просто за справедливость. Ну почему, как хороший и добрый — обязательно бедный, а как богатый — непременно негодяй. Вот я и подумала, вот что проще обогатить доброго или перевоспитать негодяя? Мне кажется, у меня второе как-то проще получится...
... Идеальное государство — бессмысленный набор звуков, не соответствующий возможной объективной реальности.
Я поскребла ногтем по шершавому инею на толстом стекле. Будто стерла защитный слой на билете мгновенной лотереи.
Она написала, как обнаружила в парке необыкновенно красивые поганки на пне, присела, чтобы рассмотреть их… и неожиданно стала плакать. И написала мне, что, глядя на такие очаровательные поганки, она поверила в Творца. «Если есть такая красота даже в ядовитых грибах, — написала Ольга. — То разве можно себе представить душу человеческую без ее Создателя?» «Милый, ты просил меня не плакать, а плачу. Сижу около пня с красивыми поганками и плачу. Люди смотрят на меня, как на сумасшедшую. Боятся подойти. А я думаю о том, почему люди не могут все время быть счастливыми? Ведь это же так просто. Нужно перестать ненавидеть, осуждать, завидовать. Нужно влюбиться. И счастье захлестнет всего человека. Ему некогда будет думать о гадостях, о злости, об обидах. Человек научится любить, жертвовать, помогать. Почему, Глебушка, люди бывают злы? Я смеюсь от счастья, что ты есть у меня, и одновременно плачу о людях. Почему? Почему они не хотят быть счастливыми и отнимают счастье у других? Ох, что-то тесновато стало у меня в груди. Дурные предчувствия лезут в голову, но я отгоняю их, как ты учил. Ты мудрый и добрый. Ты мой родной. Поплакала немного, и стало легче. И снова я радуюсь нашему счастью и купаюсь в нем, как в теплой воде нашего моря. Помнишь? Тутовое дерево. Персиковый сад. Море. Ночь. Луна. Звезды. И мы с тобой. И никого рядом. Только я, ты и Бог… Да, Глебушка, прости, но мне кажется, что я поверила в Бога. Именно сейчас, когда горе смешалось с радостью, я поверила в Бога. Я хочу в него верить, как дитя. Не может такого быть, чтобы наше счастье ушло в землю, и растворилось в обычном прахе. Не верю в это. Оно уйдет в землю, но прорастет в небесах радугой, по которой мы будем приходить друг к другу. Любовь вечная, родной, это так». Да, мой юный друг, такое случается один раз в жизни: мы действительно волшебно любили друг друга. У нас все было одним. Любовь обвенчала нас в вечности. Так написала она в своем последнем письме. Лишь много позже я узнал о том, что она была неизлечимо больна белокровием. Словно предчувствуя близость перехода в вечность, она написала мне однажды: «Мне тревожно, милый. У нас была гроза. И я отгоняла от себя плохие мысли, как ты просил. И заставляла себя радоваться, а сама ревела белугой. Что это? Не буду, любимый, тебя тревожить своим письмом. Сейчас перестану плакать. Уже перестаю и пишу. Да. Пишу. Пишу о радости, а глаза сырые. Нет. Нет! Они сырые от дождя. Да, конечно, любимый. От дождя. Ты не переживай за меня. Это просто что-то не так. Не пойму, что. Не важно. Я пишу о дожде. Да! Заставляю себя писать о дожде, милый.
Как я люблю дождь, любой, проливной, шелестящий, требовательный или нежный… В эти минуты я как-то обостренно чувствую единение с миром. Оно проявляется в какой-то минорной эйфории, она негромкая, но очень красивая — красивая мелодия, под которую мне так нравиться танцевать босиком».
На следующий день она умерла.
— А вот не надо было давать женщине обещаний, если исполнить их не в состоянии! — фыркнула Ольга. <...>
Тарасик просто побледнел от негодования — как всякий неопытный представитель мужского пола, он на «раз-два» повёлся на древние как мир женские приёмы курощения, низведения и «виноватенья» мужчин.
Как же часто устойчивая почва под ногами оказывается опасным краем пропасти.
Я же такая есть на этом свете, значит ходит по этой земле ещё кто-то, такой же, как я.
— ... скажи, что ты почувствуешь, когда узнаешь, что человек, которого ты любила и которому верила, обманывал тебя, использовал и даже не уважал, не говоря уж о любви?
— Почувствую, что я дура!
Природа мужской сексуальности полностью описана в классической литературе. У Каренина не было желания изменять Анне, потому что он был стар, и она первая ему изменила. А Отелло не изменял Дездемоне, потому что он был мавр, и Дездемона первая повсюду разбрасывала платки. А Пьер Безухов не изменял Наташе, потому что был толстый и непривлекательный. Но во всех остальных случаях все, абсолютно все персонажи — изменяют.
Едино существо женское есть. Между женщинами разницы нет — если без любви. А если есть любовь, то появляется эта очень большая разница и тогда, кроме любимой женщины, больше никто не нужен.
Умение быть счастливой – это личное достижение. А я обычно в те минуты, когда чувствую себя счастливой, как будто немею. Не могу изъясняться длинными предложениями, все держится на каких-то восклицаниях, а часто вообще молчу.
– Вы… вы знакомы с кем-то из стариков? – изумился он.
– Конечно. С Шердомом, например.
Ой, как-то страшно за психическое здоровье собеседника стало. Ей-ей, в обморок грохнется!
– С самим?!Нет, блин! Только с правым мизинцем его левой ноги!
— Оленька, ты английский понимаешь?
— Надеюсь. Я Шекспира в подлиннике читала.
— Что вы говорите! Вот что значит образованный человек! Я тоже когда-то знала по-заграничному. У меня даже был знакомый француз из Одессы.
— У тебя низкое давление — заведи любовника.
— У меня есть любовник.
— Значит хорошего заведи.
— А кем он работает?
— Начальником
— Большим?
— Маленьким.
— Ой, маленьким начальником так стыдно быть.
Я и раньше частенько видела похороны из окна. Только мне тогда было всё по барабану. Интересно было только, кто умер и от чего… А ведь у кого-то пропал смысл жизни… у кого-то весь мир рухнул…
— А Алёна Игоревна у себя?
— У себя. Только, кажется, не в себе.
— Пороть тебя буду для поддержания жизненного тонуса.
— Пороть... Вы, кстати, не первый, кто мне это предлагает.
— Потому что вид у тебя такой... не поротый.
— Я хочу знать о вас всё. Будьте со мной откровенны.
— Зачем?
— Зачем? Затем, чтобы узнать, что ваша бабушка шепнула вам на ушко!
— Заткнись, придурок!
— Но мама учила меня всегда говорить правду.
— Какая мама? У тебя её никогда не было!
— А как же я тогда на свет появился? Без мамы?
— И может вы наконец перестанете убивать меня своим взглядом!
— Да что вы... такую девушку лопатой не убить.