Не бояться смерти — значит, не бояться и жизни.
— Он как ангел. Незапятнанный. Такого чистого человека нигде не найдешь.
< ... >
«Чистый и ангельский? Серьезно?»
Так же, как он не знал истинной сущности Нэдзуми, он понятия не имел о том, каков Сион внутри. Если снять верхний слой, во что превратится этот чистый ангел? Может, он окажется еще более ужасающим и жестоким, чем можно ожидать. Может, внутри Сиона был некий темный провал истины, которого даже Нэдзуми боялся.
— Это ад.
— Это реальность. Это не ад. Это реальный мир, в котором ты жил до сих пор.
В этой бесчеловечной реальности, почти чересчур бесчеловечной, всё, что мог кто-то сделать, чтобы остаться человеком — бросить свои чувства к другим и держаться за свою человеческую душу.
Да, иногда случается невероятное. Реальность даже слишком легко предает людей, по прихоти швыряя их жизни в неожиданных направлениях. Временами они попадают в глубины отчаяния. Это жестоко и неправильно. Даже абсурдно. Надо быть настороже. В любой момент может произойти все что угодно.
Затаиться — лучше, чем вести бесполезную и бесплодную борьбу.
Рассказы больше всего ненавидят и избегают оправданий. В то же время, они поддерживают твою борьбу за веру в будущее.
Рассказы не пишет и не придумывает тот, кто говорит: «Ну, вот как-то так» с искаженными пессимистичными прогнозами; не исходят они и от того, кто отбрасывает всё со словами: «Мне уже всё равно, что случится». Только тот, кто посматривает на тоненький лучик света и делает неуверенный шажок вперёд — только из этого шажка рассказ и рождается.
Если хочешь говорить серьезно, нельзя избегать чужого взгляда.
«У меня есть мои собаки».
Люди всегда предают в один прекрасный день. Они никогда не отвечают тебе всем телом и душой, как собаки.
«Мне хватит и собак».
А разве сам человек не виноват, что у него есть слабость, которой можно воспользоваться?
Недзуми вздохнул.
Он дернулся, осознав это.
Он ненавидел вздыхать. Одно дело вздыхать специально, но вздохи, слетавшие с его губ неосознанно, раздражали его.
«Никогда не вздыхай по-настоящему. Не плачь. Иначе тебя захватят демоны. Вздохи делают тебя открытым и уязвимым. Если хочешь выжить, держи рот закрытым. Не позволяй никому видеть твои слабые места. Пусть никто не согревает твое сердце. Не доверяй никому, кроме себя самого».
Сион ощутил на себя взгляд.
Его глаза встретились с глазами Нэдзуми.
Ему показалось, что его укутали в элегантную серую накидку. Он почувствовал трепет внутри. Все мысли, блуждавшие в голове, тут же остановились.
Момент удовольствия.
Это было странно.
Одного света в глазах Нэдзуми хватало, чтобы ему казалось, будто его оттолкнули или обняли.
— Я не смогу жить без тебя.
Его приторно-сладкое, но искреннее признание продолжалось всего лишь миг, но в это время все эмоции исчезли из глаз Сиона. Это не были глаза человека, изливавшего душу, признаваясь в любви. Этот взгляд принадлежал тому, кто совершил точный и смертельный удар, и теперь ковырял ножом в ране.
«Это только я был не в курсе?»
Он понятия не имел о истинной сущности Сиона.
Нэдзуми спас ему жизнь, его собственную жизнь тоже спасли, они жили и проводили свои дни вместе. Связь между ними была крепче, доверительнее, чем с кем бы то ни было. Он избегал этих отношений и опасался их, но не мог их окончательно разорвать; где-то глубоко в сердце он жаждал их и, наверное, превратил в своего рода убежище для себя.
— Я боюсь потерять тебя больше, чем кого бы то ни было.
Слова Сиона отражали и его собственные чувства. Ему не хотелось в этом признаваться, но то была правда. И все-таки, впервые после их встречи он просчитался насчет Сиона.
Нэдзуми снова стиснул зубы.
«Сион, кто ты?»
Я бы всё равно разглядел эти глаза, даже без света, даже в кромешной темноте без единого лучика, чтобы осветить свой путь?
Ты мой единственный, незаменимый друг. Никто не может с тобой сравниться.
Этот мир настолько жесток? Любовь, которую ты испытываешь ко мне, и мои чувства к тебе навсегда останутся параллельны, без единого шанса пересечься?
Если бы только я мог любить тебя так, как ты того хотела...
— Я ужасно выгляжу, — вздохнул Нэдзуми.
Он посмотрел в зеркало и недовольно нахмурил брови.
— По мне, так ты вполне неплохо выглядишь.
— Сион, не надо пытаться поднять мне настроение. Блин, взгляни на меня, моему прекрасному лицу конец.
— А я и не знал, что ты такой нарцисс.
— У меня просто есть четкое представление о себе. Что красиво, то красиво. Неприглядное неприглядно.
Ты заметил, Нэдзуми? Как бы ни было темно или ослепительно ярко, я никогда не теряюсь — мой взгляд безошибочно находит твой.
Он был скупым, жадным ублюдком. Но вот незадача: когда ты труп, деньги уже не потратишь.
Забавная история.
Люди делили других людей на классы. Те, на кого смотрели сверху вниз и третировали, поворачивались и сами смотрели свысока и третировали других.
Это не общественное устройство сделало их такими; люди сами, по собственной воле установили такой порядок в своих сердцах.
Когда я здесь, я молчу целый день. Я никого не вижу, ни с кем не говорю. Здесь действительно одиноко. Иногда я даже не знаю, человек ли я до сих пор или тоже превратился в машину.
Добро или зло, добродетель и порочность, правда и ложь — они так похожи. Так похожи, что, на самом деле, их тяжело различить.
Сион сжал кулаки.
Нэдзуми вовсе не дьявол. Он знал это лучше, чем кто бы то ни было. Снова и снова ему спасали жизнь, уберегали от настигающей опасности. Он вцепился в протянутую руку, и она его вытащила. Спасли не только его жизнь — его душу. В своей изначальной форме, — она тоже была спасена. Он в это верил.
Нэдзуми поднял Сиона на высоту и научил смотреть оттуда на мир.
«Смотри».
Так сказал ему Нэдзуми.
«Выползи из своего искусственного мирка и иди сюда».
Он сказал ему смотреть собственными глазами. Думать самому.
«Думай. Решай своей головой, что правильно, что важно, чего ты хочешь, во что ты веришь — отбрось ценности, мораль и справедливость, которые тебе навязали».
Он слышал это бесчисленное количество раз. Многого он до сих пор не понимал, но борьба с мыслями и размышления возродили душу Сиона и вернули ее к жизни.
Вот что значило жить.
Вернуть свою душу. Не отдавать ее никому другому. Не подчиняться. Не впасть в заблуждение.
Это и была жизнь.
Чтобы поддержать его, рука Сиона скользнула Нэдзуми под мышку.
Нэдзуми отпихнул ее и пошел вперед. В плече пульсировала боль. Но он не собирался хвататься за протянутую руку. Если он привыкнет полагаться на кого-то, то уже не сможет шагать сам по себе.
Рука помощи была ненадежной. Она исчезала так же внезапно, как и появлялась.
Так бывало уже не раз.
В ту дождливую ночь я открыл окно.
Почему? — думал он порой. Потому ли, что меня взволновало буйство природы или встревожило влечение к насилию — в этом дело? Я точно открыл окно и закричал. Я кричал так, будто изливал все жестокость внутри себя. Мне казалось, что иначе я рассыплюсь на кусочки. Я будто задыхался. Мне было страшно.
Поэтому я открыл окно?Нет.
Не в этом дело.
Ты позвал меня.
Я слышал, как твой голос зовет меня.
Я распахнул окно и протянул руки в поисках тебя.
Будешь смеяться? Давай. Можешь считать этом моими выдумками; мне все равно.
Но это правда.
Ты позвал меня, и я услышал. Я протянул руку, и ты ухватился за нее. Я открыл окно, чтобы встретиться с тобой.
Это наша правда, Нэдзуми.
— Ты проиграл, Нэдзуми.
— Что?
— Ты нашел для себя что-то, что надо защищать — ты проиграл. Таковы местные правила. Ты сам это знаешь лучше кого-либо.
Нэдзуми, без тебя весь мир для меня — ничто.
Инукаши нежно потрепал руку Сиона. Напряжение медленно спало, кровь снова побежала по его венам. Сион закрыл глаза и позволил голове упасть на грудь Инукаши.
Он ощутил почти незаметную выпуклость. В обычной ситуации, он бы подскочил в замешательстве и панике. Но сейчас он почувствовал лишь спокойствие. Рядом было поддерживающее его тело, обнимающие руки, шепчущий ему голос и чужое тепло, утешающее его. Это было бесценное счастье. Разве нет?
— Инукаши... спасибо.
«Но...».
Сион закусил губу.
«Но это не то тепло, которого я жажду. Не то тело, не тот шепот, не те руки».
Еда важна. Иногда в состряпанном старым пекарем каравае куда больше смысла, чем в бесконечной истине, открытой уважаемым философом. Такова природа жизни.
От него снова отмахнулись. Сколько бы раз он ни пытался вцепиться в Нэдзуми, тот всегда отталкивал его. Безжалостно отвергал.
... Я должен рассказать тебе о Нэдзуми. Хочу, чтобы ты узнала о нем.
Я встретил его четыре года назад дождливой ночью. С тех пор мне кажется, что я в его власти. Когда я с ним, я теряю себя из виду. Нет, не так. Я ярко освещен. Возможно, на миг я даже слепну. Вот насколько ухудшилось мое зрение. Оно было таким слабым, что я не мог разглядеть себя, мое окружение и истину. Сафу, его, Нэдзуми, взгляд и слова пронзают меня. Они выстреливают в меня, бьют меня и спасают. Его руками я был растоплен, откован заново и наполнен новой жизнью.
— Ты что, в меня не веришь?
— Если дело в твоей способности запоминать, то искренне верю.
— То есть ты сомневаешься в моей человечности.
— Я всегда считал, что жить в гармонии мы никогда не сможем. Сколько бы мы ни жили вместе, сколько всего ни пережили бы вместе, я так и закончу свою жизнь, не поняв тебя. Сион, скажу тебе правду. Иногда... я ощущаю к тебе такую ненависть, что хочу убить тебя.
— Я любила тебя.
— Сафу...
— В этом моя правда. Неважно, что ты обо мне думаешь. Я любила тебя, Сион. Если бы я не встретила тебя, я бы не узнала, что значит тосковать по кому-то. Я бы никогда не узнала, что значит любить... Я рада, что познала это. Я родилась и смогла встретить тебя. Я ни о чем не сожалею.
Пальцы Сафу коснулись щеки Сиона. Он не ощутил их на коже. Он он точно почувствовал, что Сафу коснулась его.
— Сион... ты тоже так думаешь, верно?
Сафу через плечо Сиона бросила взгляд на Нэдзуми.
— Ты чувствуешь то же самое, да? Ты рад, что смог узнать. Ты бы больше не смог жить, не зная, что значит любить и тосковать.
— ... да.
У него никогда не болело сердце, когда он засыпал грязью крошечные тела. Он никогда не грустил и не плакал.
«Хорошо, что ты умер так рано. Тебе повезло. Тебе больше не пришлось страдать».
Это были единственные слова, которые он им говорил.
«Эй, малыш, сколько месяцев ты прожил? Два? Три? Протянул полгода? Тогда, этого должно было хватить. Даже не думай перерождаться. Тебя все равно ждет, в итоге, такая же участь. А если так уж тебе этого хочется, возвращайся сорняком, растущим на краю дороги или щенком. Тогда ты будешь в сто раз счастливее. Ты слышишь, да? Никогда, никогда больше не рождайся человеком».
Это была еще одна вещь, которую он говорил им.
Я никогда тебя не покину. Я вцеплюсь зубами и не отпущу, куба бы ты ни шёл.
Пока ты жив, я больше ничего просить не буду.
Ливень усиливался.
Открыв рот, я глотал капли, пытаясь подавить это желание и страх. Страх перед своим внутренним «Я». Иногда замечаю, что возбуждение, дикие животные инстинкты берут надо мной верх.
Сломай.
Разрушь.
«Что разрушить?»
Все.
Я никогда её не прощу. Я никогда не прощу эту реальность.
Тьма впивалась в него: в сетчатку глаз, барабанные перепонки, в кожу. Тьма превратилась в иголки, злобно коловшие его.
Вместо того, чтобы молчать, затыкать уши — дайте мне говорить, дайте мне слушать.