На войне наступает момент, когда надо переступить последнюю черту. Эта черта отделяет то, чем ты дорожишь, от того, что требует от тебя война. Если он не сможет переступить эту черту, война будет окончена, и он проиграет.
Иногда внушаешь себе, что есть выбор, хотя на самом деле его нет. Понимаете, о чем я? Наличие альтернативы не означает, что эта альтернатива годится для тебя.
То, что нас не убило, закалило нас. Сделало сильнее. Подарило нам опыт выживания.
Ты перековал орала на мечи, Вош. Ты создал нас заново.
Мы глина, а ты Микеланджело.
И мы станем твоим шедевром.
Милосердие — это не наивно. Цепляться за последнюю надежду — не сумасшествие и не глупость. Это — сама суть человечности.
— Вы не понимаете, доктор Уортроп. Эти люди дикари. Человек убивает своих людей — и хвастается этим! Убивает их, чтобы спасти! Скажите, какой человек на такое способен?
— Ну, сержант, первое, что приходит на ум, это библейский бог. Но я не стану с вами об этом спорить.
Он потерял надежду, а это убивает задолго до наступления смерти.
В Евангелии сказано: «Истина сделает вас свободными». — Не верьте. Порой истина закрывает дверь в камеру и запирает её на тысячи засовов.
Момент истины приходит внезапно. Не ты выбираешь время. Время выбирает тебя.
Поэт не перестаёт быть поэтом только оттого, что перестаёт писать стихи.
Мужчина должен властвовать над своими страстями, иначе они станут властвовать над ним — если конечно, они у него есть. В этом и заключается камень преткновения, центральный вопрос, главная проблема.
Я бы и человека убила за чизбургер. Честно. Если наткнусь на того, кто ест чизбургер, я его прикончу.
Путь тёмен, дорога извилиста. Так легко заблудиться, если не знаешь, куда идти, легко начать ходить кругами, легко оказаться снова там, откуда вышел.
Ребёнок беззащитен перед болезнью родителя, он не может видеть, как тот лежит в постели и страдает. Родители — они же как солнце над головой — всегда были, есть и будут, ребёнок себе и представить не может по-другому. Если слёг отец, где гарантия, что завтра солнце не упадёт в океан?
Сумасшедшим можно назвать человека лишь в том случае, если рядом с ним есть кто-то нормальный. Это как хорошо и плохо. Когда кругом слишком хорошо, это может означать, что кругом всё плохо.
Здоровая ироничность — лучший способ остаться в своём уме в мире, который чаще всего безумен; настойчиво её рекомендую.
Нет одиночества более сильного, чем рядом с человеком, который не видит тебя в упор, занятый собственными делами.
Становилось все хуже и хуже, а стоило нам подумать, что хуже уже быть не может, становилось еще хуже.
Некоторые желания никогда не смогут быть удовлетворены. Некоторые открытия уменьшают ценность поисков.
До этого я думала, что это круто — притворяться. Я называла это оптимизмом, смелостью, умением высоко держать голову и ещё по-всякому, в зависимости от ситуации. Это не круто. Это как раз самое точное определение слабости.
Надели кого-либо силой богов, и он станет безразличным, как бог.
Нельзя полагаться на удачу. Иные отучили меня верить в удачу.
Но можно ли довериться любви?
Суть не в том, чтобы раздавить твою способность бороться. Главное — сломить волю к сопротивлению.
Я скучала по тому Эвану. Тот Эван спас меня из ледяного плена, отогрел и откормил гамбургерами. Он притворялся тем, кем не был, и скрывал свою подлинную сущность.
Спокойный, тихий, уравновешенный, надежный, сильный Эван. Не этот Эван Другой — измученный, нервный, конфликтный. Эван, который ушел, уже там, в двухстах милях над нами, и у него нет шансов вернуться. Не их Эван. Мой Эван. Неидеально идеальный парень.
Почему нам всегда достается тот Эван, которого мы заслуживаем, а не тот, о котором мечтаем?
Все это было, но это было не все.
Я научу тебя любить смерть. Я выну из тебя горе, вину, жалость к себе и наполню ненавистью, коварством и жаждой мести. Здесь я приму мой последний бой, Бенджамин Томас Пэриш. И ты будешь моим полем боя.
Мы часто подавляем своими доводами правильные инстинкты.
Когда не знаешь, что делать, лучше не делать ничего. Притвориться мертвой. Выбор опоссума.
Я хоть умру с широко открытыми глазами. Умирая, я буду знать правду.
Мы все, за неимением лучшего слова, монстрологи. Наша дичь разнится в зависимости от нашего возраста, пола, интересов и сил. Кто-то охотится на самые простые и глупые вещи — новейшее электронное устройство, продвижение по службе, первого красавца или красавицу школы. Другие падки на славу, власть, богатство. Некоторые, более благородные души ищут божественных откровений, знаний или же блага для всего человечества.
Уортроп хмурился при упоминании о спиртном и часто высказывал недоумение, как люди могут с таким воодушевлением превращать себя в идиотов.
– Иди сюда и повтори, что я мазила, – кричит Чашка.
Девчонка постоянно рвется в бой. Будь моя воля, я бы выдал ей винтовку, пару обойм и выпустил из лагеря, чтобы она перестреляла всех гадов в радиусе ста миль.
Это было нелепое видение, порожденное паникой, но в момент паники ты не чувствуешь ее нелепости. Паника обладает собственной логикой и силой.
Вот она, ошибка в генеральном плане Воша: если нас не убить сразу, те, кто останется, не будут слабаками.
Останутся только сильные, те, кого согнули, но не сломали.
Доктор, конечно, был блестящим ученым, но, как у всех гениев, этот блеск имел узконаправленный спектр. Поваром он был отвратительным.
Ну и врун. Да тем, о чем он молчал, можно доверху набить Гранд-каньон.
«Ты собираешься уничтожить собственную цивилизацию. Ради чего? Ради какой-то девчонки?»
Может, вы думаете, что такая жертва могла подтолкнуть меня к мысли, будто я какая-то особенная? Не могла. Мне было жутковато. Как будто один из нас с прибабахом, и это не я.
Не вижу ничего романтичного в геноциде.
Пятая волна — это мы.
Ха! Еще одна шутка. Знаете, если тебя никто не может развеселить, кроме тебя самой, то положение более чем печальное.
Я всегда считала отстойными игры, где все построено на удаче. И ненавидела их по той же причине.
Знаешь, как мы отличием плохих парней от хороших? Плохие парни в нас стреляют.