Самоубийство старушки-англичанки. В дневнике уже много месяцев она каждый день записывала одно и то же: «Сегодня не приходил никто».
Раз я знаю, что ты придешь, я могу тебя ждать сколько угодно.
В жизни должна быть любовь — одна великая любовь за всю жизнь, это оправдывает беспричинные приступы отчаяния, которым мы подвержены.
Надо, чтобы что-нибудь случилось, – вот объяснение большинства человеческих конфликтов. Надо, чтобы что-нибудь случилось необыкновенное, пусть даже рабство без любви, пусть даже война или смерть! Да здравствуют похороны!
В сущности, я прекрасно понимал, что умереть в тридцать лет или в семьдесят — невелика разница, всё равно другие мужчины и женщины останутся жить после тебя, и так будет ещё тысячи лет. Ясно и понятно, чего проще. Теперь или через двадцать лет — всё равно я умру. Сейчас при этом рассуждении меня смущало одно: как подумаю, что можно бы прожить ещё двадцать лет, внутри всё так и вскинется.
Но всё-таки стыдно быть счастливым одному.
У нас нет времени быть самими собой. У нас хватает времени только на то, чтобы быть счастливыми.
Для того, чтобы заново начать жизнь, не обязательно быть счастливой.
Я удалился от мира не потому, что имел врагов, а потому, что имел друзей. Не потому, что они вредили мне, как это обычно бывает, а потому, что они считали меня лучшим, чем я есть. Этой лжи я вынести не мог.
У меня внутри ужасная пустота, какое-то безразличие ко всему, которое меня убивает.
Было время, когда мне каждую минуту казалось, что до следующей минуты мне не дожить.
Мы хотим пережить определённые чувства ещё до того, как в самом деле их испытаем. Мы же знаем, что они есть. И традиция, и наши современники беспрестанно сообщают нам о них — совершенную, впрочем, чушь. Но мы тем не менее переживаем их, как бы по доверенности. И даже используем — так ни единожды не испытав.
Я и в Бога не верую, и не атеист.
... если бы он верил во всемогущего Бога, он бросил бы лечить больных и передал в руки Господни. Но дело в том, что ни один человек на всем свете, да-да, даже и отец Панлю, который верит, что верит, не верит в такого Бога, поскольку никто полностью не полагается на его волю, он, Риэ, считает, что во всяком случае, здесь он на правильном пути, борясь против установленного миропорядка.
Когда разражается война, люди обычно говорят: «Ну, это не может продлиться долго, слишком это глупо». И действительно, война — это и впрямь слишком глупо, что, впрочем, не мешает ей длиться долго.
Что ж, наденем маски. Вооружимся каждый своей ложью. Покроемся для беседы, как для боя, щитами и латами.
С некоторыми людьми мы строим отношения на правде. С другими — на лжи. И эти последние не менее прочны.
Иной раз яснее разберешься в человеке, который лжет, чем в том, кто говорит правду. Правда, как яркий свет, ослепляет. Ложь, наоборот, – легкий полумрак, выделяющий каждую вещь.
Ложь — это то, к чему все мы ежедневно прибегаем с целью облегчить себе жизнь.
Много лет я жил, следуя всеобщей морали. Заставлял себя жить, как все, походить на всех. Произносил слова, служившие объединению, даже когда чувствовал свою отдаленность. И вот, как завершение всего этого, катастрофа. Сейчас я брожу среди обломков, неприкаянный, разорванный пополам, одинокий и смирившийся с одиночеством, равно как с моей непохожестью на других и с моими физическими недостатками. И мне надлежит восстановить истину — после того, как вся жизнь прожита во лжи.
Но как все, у кого нет души, вы не можете выносить тех, у кого её слишком много.
Приговор, который вы бросили другим, в конце концов полетит обратно в вашу физиономию и нанесёт ей повреждения.
Неизбежно только одно — смерть, всего остального можно избежать. Во временном пространстве, которое отделяет рождение от смерти, нет ничего предопределенного: все можно изменить и можно даже прекратить войну и жить в мире, если желать этого как следует — очень сильно и долго.
Нет ни одного даже самого прискорбного события, в котором не было бы своих хороших сторон.
То, что будет после смерти, не имеет значения, а сколько ещё долгих дней у того, кто умеет жить!
... для того, чтобы стать счастливыми, нужно время. Много времени. Счастье само по себе есть род долготерпения. Мы чаще всего тратим жизнь на то, чтобы заработать деньги, тогда как нам необходимы деньги, чтобы выиграть время.
Этот мир, такой, какой он есть, выносить нельзя. Поэтому мне нужна луна, или счастье, или бессмертие, что-нибудь пускай безумное, но только не из этого мира.
Всякий раз, как мне кажется, что я постиг мир до самых глубин, он меня потрясает своей простотой.
Каждое поколение уверено, что именно оно призвано переделать мир. Моё, однако, уже знает, что ему этот мир не переделать. Но его задача, быть может, на самом деле ещё величественнее. Она состоит в том, чтобы не дать миру погибнуть.
Абсурд рождается из столкновения человеческого разума и безрассудного молчания мира.
Бывают мысли, которых не выскажешь вслух, но которые поднимают тебя высоко надо всем, в вольный свежий воздух.
В сущности, нет такой мысли, к которой человеку нельзя привыкнуть.
Покойнее всего было бы любить молча. Но в дело вступают сознание и личность; приходится разговаривать. И любовь превращается в ад.
Этот мир лишён смысла, и тот, кто осознал это, обретает свободу.
Мысли о свободе и независимости рождаются лишь у того, кто еще живет надеждой.
Свободны всегда за чей-то счет. Это прискорбно, но в порядке вещей.
Разум бессилен перед криком сердца.
Три года, чтобы написать книгу, пять строчек, чтобы ее осмеять, – перевирая при цитировании.
Красота приводит нас в отчаяние, она — вечность, длящаяся мгновенье, а мы хотели бы продлить её навсегда.
Ложь изреченная в конечном счете приводит к правде.