Он идёт в одной пилотке,
Остальное отдал тётке.
И батон наперевес —
Как устанет, так и ест.
Праздник, который всегда с тобой —
Это отбой.
Не зря говорит народ:
«Солдат спит, а служба идёт».
Здесь всё состоит из неписанных правил:
Не можешь — научим.
Не хочешь — заставим.
Это вот сам я,
А это вот мама моя.
Мы будем служить вместе с нею,
Я один ничего не умею.
Палачу орден, сколько добра мне и государству киевскому сделал.
Конунг и рабыня... мы оба должны служить другим, нравится нам это или нет.
Не приказывай тем, кто тебя не слушает.
В конце концов, служба есть служба. Она и опасна, и трудна. И на первый взгляд как будто не видна. Должна быть материально поощрена.
Ты сослужишь плохую службу, если будешь работать на износ. Невозможно работать хорошо, не имея ни отдыха, ни покоя. Хотя бы непродолжительного. Не обязательно делать большие перерывы — достаточно минут пяти или десяти.
Глупость мудрецов – быть на службе у глупцов.
— Грустно смотреть на эту картину. Могучее боевое судно за ненадобностью идёт на металлолом. Но время неумолимо, не правда ли? А что видите вы?
— Большущий корабль. Извините.
Перед тем как служить своему народу, следует понять, чего он от тебя хочет.
А каково пойдет служба, когда все подчиненные будут наверно знать, что начальники их не любят и презирают их? Вот настоящая причина, что на многих судах ничего не выходит и что некоторые молодые начальники одним только страхом хотят действовать. Страх подчас хорошее дело, да согласитесь, что не натуральная вещь — несколько лет работать напропалую ради страха. Необходимо поощрение сочувствием; нужна любовь к своему делу-с, тогда с нашим лихим народом можно такие дела делать, что просто чудо.
Закон, как говорится, порядка требует! Служба есть служба.
Он вспомнил равнодушие Масленникова, когда он говорил ему о том, что делается в остроге, строгость смотрителя, жестокость конвойного офицера, когда он не пускал на подводы и не обратил внимания на то, что в поезде мучается родами женщина. «Все эти люди, очевидно, были неуязвимы, непромокаемы для самого простого чувства сострадания только потому, что они служили. Они, как служащие, были непроницаемы для чувства человеколюбия, как эта мощеная земля для дождя, — думал Нехлюдов, глядя на мощенный разноцветными камнями скат выемки, по которому дождевая вода не впитывалась в землю, а сочилась ручейками. — Может быть, и нужно укладывать камнями выемки, но грустно смотреть на эту лишенную растительности землю, которая бы могла родить хлеб, траву, кусты, деревья, как те, которые виднеются вверху выемки. То же самое и с людьми, — думал Нехлюдов, — может быть, и нужны эти губернаторы, смотрители, городовые, но ужасно видеть людей, лишенных главного человеческого свойства — любви и жалости друг к другу.
Меня зовут Гэбриел Рорк.
Ваше правительство обучило меня взрывать и убивать, сделав своим оружием. И всё это «во имя свободы и справедливости». Меня обучили сражаться за вас, требовали отдать всю жизнь служению вашей стране. Но я — не один из вас.
«Справедливые» поворачиваются к тебе спиной, не слыша криков. И кто же будет справедлив с ними? Кто даст вам обещанную ими свободу? Созданное ими оружие их же и погубит.
Но не бойтесь этого. И меня не бойтесь. Это всё естественно. Как в эпоху распада Рима, ваши города падут, и по всюду будет горе. Из пепла смертельно больной столицы возродится нечто новое, родится ценою крови и стали. В мир вернётся настоящая свобода.
Я — Гэбриел Рорк, и я здесь, чтобы показать вам, что такое справедливость.
Да, я думал о том, что все эти люди: смотритель, конвойные, все эти служащие, большей частью кроткие, добрые люди, сделались злыми только потому, что они служат.
Всем моим состоянием предан службе и ни о чем более не думаю, как об одной пользе государственной.
Редко бывает, чтобы человек, долго употреблявший умственные способности на государственные дела, мог оставаться наедине с собой.
Находясь на государственной службе, мы думаем, что государство наше.
Служить можно только тому, с кем не станешь себя сравнивать. Дистанция нужна. Потому что тут — человеческое, а там — божественное. Дистанция всегда поможет уважение сохранить.
От служения чужому эгоизму своего не убавляется.
... а любовь, подобная моей, не обращает внимания на тот гнев, который может вызвать. Она стремится сослужить службу, даже если это служение иногда доставляет неудовольствие.
Мы — Серые Стражи. Мужчины и женщины любой расы. Воины и маги, варвары и короли. Четыре столетия мы несли службу и ждали возвращения порождений Тьмы. Есть те, которые сомневались и позабыли, но наш долг — помнить вечно. Вот что значит быть Серым Стражем. Нас осталось мало, но порождения Тьмы должны быть остановлены — здесь и сейчас! Обратного пути нет. И да поможет нам Создатель...
... им за это деньги платят. Это много способствует исправной работе. Общество платит за услуги и, значит, вправе рассчитывать на добросовестность.
Товарищ участковый, да иди ты нахер!
Мои права и свободы и так дерьмом попахивают.
Товарищ военком, иди в пи*ду!
Мои долг перед Родиной — закончить институт.
…Когда вдруг не понимаешь, что делать и кто виноват, — надо просто выполнять свой служебный долг.
Потому что лучше, в конце концов, сделать и пожалеть, чем не сделать и раскаиваться...
— Саш, а у тебя есть какой-нибудь принцип? Основополагающий, что ли? Исходя из которого ты живёшь? У одного моего знакомого есть, например, такой: «Не спеши именно на этот трамвай, потому что придёт следующий». А у тебя?
— Ты знаешь, у моего отца была солдатская кружка, ещё от деда. На ней надпись: «Честно служи, ни о чём не тужи».
— Ну это для службы в армии...
— Ну почему сразу армия, армия? Можно служить женщине, друзьям, делу...
Чтобы Отечеству служить — не нужны погоны!
Я не знаю никакой вины. Я не был вовлечён в преступление. Я только служил своей Родине всю мою жизнь.
Лифтер грустно улыбнулся мне и нажал кнопку пентхауса. Он был похож на женщину, которую колотит муж: унылую, целиком покорившуюся своей участи.
За время войны недоучившийся стоматолог Лёнька Маслов вывел для себя три правила: чтобы резво продвигаться по службе, надо иметь хорошую выправку, строгий вид и блестящие сапоги.
— Брона мне.
— Сира Брона? Привести его, милорд?
— О нет, я разбудил тебя для того, чтобы обсудить, как он одевается.
— Что до тебя, Тирион, то ты лучше послужил бы нам на поле битвы.
— Нет уж, спасибо. Довольно с меня полей битвы. На стуле я сижу лучше, чем на лошади, и предпочитаю кубок вина боевому топору. А как же барабанный гром, спросите вы, и солнце, блистающее на броне, и великолепные скакуны, которые ржут и рвутся в бой? Но от барабанов у меня болит голова, в доспехах, блистающих на солнце, я поджариваюсь, точно гусь в праздник урожая, а великолепные скакуны засирают всё как есть. Впрочем, я не жалуюсь. После гостеприимства, оказанного мне в Долине Аррен, барабаны, конское дерьмо и мухи кажутся просто блаженством.
— Верочка, вы, как всегда в курсе. Пожалуйста, объясните, мне, что такое происходит с Людмилой Прокофьевной.
— Да у нее роман с Новосельцевым. Вы что, не знаете? Все знают.
— Служебный роман...
— Ну и служба у вас.
— Я действую по приказу короля!
— Какой царь, такой и псарь.
— Расскажите про это. Как вас взяли на службу?
— Это был священник, приехавший в деревню Фелсона. Он сказал, что те, кто пойдут в Крестовый поход, получат благословение от церкви, прощение грехов. Именно это и привлекло внимание тогда еще юного Фелсона.
— Это неправда.
— И он спросил священника: какие грехи будут прощены? Простят ли прелюбодеяние? Тот ему ответил: да. За 2 года службы. А как насчет кражи? Да. За три года службы. Фелсон хорошенько подумал и говорит священнику: запишите меня на 10 лет.
Мы, солдаты, мы берем на себя грязную работу, чтобы наши семьи могли спать спокойно!
Живи, пока свои же не прихлопнут за излишнее служебное рвение.
Есть лишь одна более высокая жертва, чем посвятить жизнь служению отечеству. И это любить и быть женой того, кто служит.