Помнится, я где-то читал, что вы, ирландцы, не можете договориться между собой. Король предлагает подписать мирное соглашение, а вы раздуваете конфликт. Забавно, не так ли? Война за мир...
Ложь ходит быстрее правды.
— Будешь искать её?
— Она в прошлом, а прошлое меня не волнует, впрочем, будущее уже тоже...
Надо понять, как эти подонки действуют. Для них семья это слабое место, для меня семья — это сила.
Не слушайте мнения моей сестры обо мне. Они всегда полны надежд, а значит, всегда ошибочны.
Дорогая Грейс, я пишу тебе без злости, очень давно я научился ненавидеть своих врагов, но еще никогда никого из них я не любил.
— Не думаете ли вы, что между нами возможна некая доля уважения? Мы давние враги, которые поднялись над своей ненавистью друг к другу и можем ценить профессионализм соперника... Лично я так не думаю.
— Я тоже.
Виски — самая лучшая сыворотка правды, сразу показывает, кто лжет, а кто нет.
— Убиваешь и убиваешь.
— Только так тебя будут слушать.
— Я люблю тебя.
— Это пройдёт, Грейс. Всё проходит...
Она юная, когда ходит босиком по мостовой...
Ты не ведешь переговоров, когда обороняешься.
— Ты все еще в деле, Томми. У тебя нет Маргита, чтобы свалить.
— Нет. И мне не интересно стрелять в чаек.
— Стрелять в министров куда лучше?
Коридоры Вестминстера очень темные. И для тех, кто пишет законы — никаких законов нет.
Помнишь, ты вчера спрашивал, где мама? Ее нет, Чарли, и нам с тобой нужно кое-что понять. У нас есть ее фотографии, ее одежда, в ее комнате все останется, как было. Все останется, как было... Я не очень хороший человек, Чарли, скоро ты это поймешь, но мама не вернется, мы с тобой одни. Она будет жить в наших сердцах, ведь мы любим ее...
— Ты будешь стоять на сцене, когда этот невменяемый стрелок под кокаином будет целится в человека в метре от тебя?
— Добро пожаловать в семью, Оберама.
— Вы бы взяли?
— Взяла бы.
— И носили бы?
— Отчего не носить?
— Это и есть мой вопрос. Он был на жене, когда ее убили и я не сплю по ночам. Каждую ночь я виню себя в ее смерти. Я перешел несколько границ.
— Хотите услышать, что камень проклят, тогда ее смерть не ваша вина.
— Если бы я верил священникам, я бы исповедовался и попросил прощения, но я верю вам, мадам Боссуэл. У меня сын и бизнес, мне надо спать.
— Камень проклят. Проклятье прожигает мне ладонь.
— Она просто шагнула в канал. Я три дня останавливал ее, но она все равно это сделала.
— Она сказала, почему?
— Ничего внятного.
— А что невнятного?
— Она сказала, что цыгане изготовили гвозди для креста господня, вот почему мы прокляты навеки. Поэтому нужно кочевать, иначе вина нагонит тебя. <...> Потом её не стало. Я был влюблен в нее, Том. Никто не знал об этом. У меня сердце разрывалось, когда я ее доставал. Знаешь, твой дед ушел также — совершил самоубийство. Иногда такое передается в семьях. К черту семью, Том, нужно жить дальше. Ты цыган, нужно кочевать, иначе все это нагонит тебя.
Знаете, джентльмены, есть ад, а есть другое место — ниже ада.
— Этот запах — я так скучал.
— По сортиру?
— Нет. Я не знаю, что так пахнет — видимо, сам Бирмингем, Смолл Хит... Этот запах...
— Он все возвращает.
— Где сейчас Джон, по-твоему?
— Черт знает.
— Его больше нет. И осталась лишь пустота.
— Ты же вроде верил в рай?
— Нет, наш Джон скорее в аду.
— Ни там, ни там — его просто больше нет. Также было и с Грейс, Артур. Их уже нет... Их просто нет...
— Мы что, должны возиться с тобой, как с ребенком? Снова прятать веревки и пистолеты? Я тоже через это прошел! Думаешь, я мало получил? Думаешь, мне мало досталось!? Война давно закончилась — закрой калитку, как это сделал я!
— Как ты? Но я не ты! Все об этом знают — я не ты!
— Вы были влюблены в ее сестру, Гретту Джеросси. Вы помните Гретту? Ее родители были итальянцами. Им не нравился цыган с Уотери-Лейн, но вы их завоевали своим обаянием, добродушием.
— Вы крайне тщательно навели справки.
— Гретта умерла в девятнадцать лет от чахотки. Китти сказала, что вы сидели у ее постели три месяца, день за днем и держали ее за руку. И после ее смерти вы ушли на войну. Китти сказала, что тот милый мальчик уже не вернулся.
— Никто не вернулся.
— И вот, что забавно, по ее словам, в те дни вы во что-то верили. В справедливость, честность. Вы как-то накинулись на человека, избивавшего лошадь, хотя он был вдвое крупнее. Вы его избили его же кнутом.
— Китти всегда любила сказки...
— Иногда я жалею, что спас тебя от той пули во Франции.
— Поверь, иногда и я об этом жалею.
— Я возблагодарил Бога и вашего короля за спасение, хотя с тех пор он менял только унижает.
— Кто — Бог или король?
— Иногда оба.
— Я работаю на благо нашего дела.
— Ты горюешь. А когда ты горюешь, ты принимаешь неверные решения.
— Итак, что за стратегия?
— Ты улыбайся. А ты, Артур, не улыбайся.
— А сколько будет стоить ваш костюм?
— Я не плачу за костюмы. Либо они за счет заведения, либо заведение сгорает.
— Мама дала мне шесть пенсов, чтобы я купил маргарин, яйца и хлеб. А я принес...
— Пирожное и кокос?
— Да, это были все наши деньги до конца недели. И мама избила меня сковородой.
— Так зачем же вы купили пирожное?
— Я считал, что она его заслужила. И все мы. Я никогда не мог понять: почему такие как мы едят только хлеб и чертово сало? Я хотел быть другим, вот и все.
— Вы другой...
— Инспектор, я откликнулся на ваше приглашение, потому что хочу, чтобы мы поняли друг друга. Я бизнесмен и хочу, чтобы мой бизнес процветал.
— Я хочу, чтобы мой город жил мирно.
— Когда город живет мирно, процветает и бизнес.
— Значит, мы на одной стороне?
— Думаю, могли бы быть.
— Ты бизнесмен, Томми, и хороший. Если бы ты мог...
— Если бы я мог что? Если бы я мог измениться? Ну давай, скажи, если бы я поступал хорошо... «Хорошо» — это выгнать тысячу человек, что мне и приходится делать, как хорошему бизнесмену, легко и просто, а люди голодают. А «плохо» — это выигрыши на скачках, оружие и чертово самоуважение. Что вы за люди такие...
— Хотя раньше было не по-джентльменски задавать публичным фигурам вопросы об их личной жизни или о бизнесе...
— О, можете не волноваться, я не джентльмен.
— Согласным ирландцам и королю нужна смерть одного человека. Почему он?
— А ты спрашивал почему во Франции?
— Да.
— Так надо.
— А почему я?
— Так надо.
— Джентльмены, это ваш двоюродный брат — сын Полли Майкл.
— Рад знакомству, я Джон.
— А я Артур. Уже встречались. Я частенько выбрасывал тебя в окно, а Джон ловил.
— Я засовывал тебя в коробку и гонял по Уэстер-стрит.
— Он сказал, что такова воля Божья. Но ты не Бог.
— Нет, я не Бог... Пока нет.
— Суть сделки я изложил в записке, а также снял вам номер в отеле Мидленд, назовите мое имя и город к вашим услугам.
— Хотите впечатлить меня, мистер Шелби?
— Еще в конверте лежит чек на пятьсот фунтов, для вашей жены. Она сможет купить черное платье, нанять черных лошадей с черным плюмажем, черную повозку для вашего тела, если вы нарушите наше перемирие. А теперь наслаждайтесь городом, который я представляю.
— Пол, у меня есть идея.
— Вот черт.
Когда план хорош — торопиться смысла нет.
— Она нашла на телеграфе список имен. И в этом списке наши с тобой имена значатся. Что это за список такой, где имя коммуниста идет рядом с именем букмекера?
— Быть может, это список тех, кто тщетно питает надежды нищих? Мы с тобой, Фредди, только в одном отличаемся: мои лошади... Мои лошади, иногда все же выигрывают.
Там, во Франции, я привык смотреть как умирают люди, но не привык к виду умирающих лошадей, они тяжело умирают...
— Вам веселую песню или грустную?
— Грустную.
— Хорошо, но предупреждаю, я разобью вам сердце.
— Уже разбито...