Я люблю тебя, всегда. Время – ничто.
Иногда я рада, когда <... он> исчезает. Но я всегда рада, когда он возвращается.
Трудно оставаться одной... Трудно быть тем, кто остаётся.
Времена меняются, и нам досталось именно это время.
Тебя никогда не беспокоит, что всё самое лучшее уже случилось?
Люби мир и себя в нём, двигайся в нём, как будто нет никакого сопротивления, как будто мир — твоя естественная среда обитания.
Хаос даёт полную свободу.
Моя комната — это диван, кресло и тысяч пять книг.
Черт с ней, с добродетелью. Я понял, как у нее платье расстегивается...
Когда живёшь с женщиной, узнаешь каждый день что-то новое. Пока что я узнал, что длинные волосы забивают сток в душе, быстрее, чем успеваешь глазом моргнуть; что не рекомендуется вырезать что-либо из газеты, пока твоя жена это не прочитала, даже если это газета недельной давности; что я — единственный человек в нашей семье, который может есть одно и то же три вечера подряд без недовольной гримасы, и что наушники были изобретены, чтобы спасти супругов от музыкальных пристрастий друг друга.
Будущее зависит от того, какую цель мы сумеем извлечь из настоящего.
Любые отношения начинаются с облака надежды и безумства иллюзий.
Сны и жизнь — это разные вещи, но они тоже важны.
Я сплю. Я проживаю во сне твёрдо, желая этого, владея им, отталкивая сны, отказываясь, отказываясь. Теперь сон – это мой любовник, моё забытье, обезболивающее, забвение. День, ночь, утро. Всё ограничивается размером кровати, этой бесконечной дремотой, которая заставляет дни перетекать из одного в другой, время – останавливаться, растягиваться и сжиматься, пока оно не потеряет смысла. Сон стирает все различия: тогда и сейчас, жизнь и смерть. Я вне голода, вне тщеславия, вне заботы.
Горько сожалею о том, что никогда не увижу её с этим лицом, с которым она будет продолжать жить без меня, которое я никогда больше не поцелую, которое будет принадлежать миру, и я не узнаю его и в нём я буду только воспоминанием.
Непреодолимый момент в творении искусства – в творении чего угодно, я думаю, – это момент, когда колебания, нематериальная идея превращается в твердое что-то, в вещь, в вещество, принадлежащее этому миру веществ. Цирцея, Ниоба, Артемида, Афина, все древние волшебницы – им, должно быть, знакомо это чувство, когда они превращали простых людей в волшебные существа, крали секреты магов, выстраивали армии: ах, посмотрите, вот оно, вот оно, новое. Называйте это безобразием, войной, лавровым деревом. Называйте это искусством.
Слезы текут по её щекам. Я обнимаю её, прислоняю спиной к себе, мою жену, Клер, в полном здравии, на берегу после кораблекрушения, плачущую как маленькая девочка, чья мама машет ей рукой с палубы тонущего корабля.
— Если бы мой ребёнок уехал на машине в день получения водительских прав, я бы сидел на крыльце с секундомером.
— Любовь — это… тревога, — сказал он. — Хочешь доставить радость и боишься, что тебя увидят таким, каков ты есть. В то же время хочешь, чтобы тебя знали. Иными словами… ты наг, стонешь во тьме, теряешь всякую гордость… Я хотел, чтобы она видела меня и любила, хотя знала как облупленного, а я знал её. Теперь её рядом нет, и моё знание неполно. Целыми днями пытаюсь представить, чем она занимается, что говорит, с кем общается, как выглядит. Стараюсь восполнить потерянные часы, но чем дольше разлука, тем это труднее — неизвестность множится. Приходится додумывать. На самом деле, я просто не знаю. Ничего больше не знаю.
Что составляет основу основ, если не потребность в понимании? Понимание — это неизбывность близости, эликсир любви.
Я жду его. Каждая секунда ожидания кажется мне годом, вечностью. Каждая секунда тянется медленно, прозрачная как стекло. Сквозь каждую секунду вижу бесконечные, вытянутые в прямую линию моменты, это моменты ожидания.
Когда ты в настоящем, во времени, есть только собственный выбор... в прошлом мы можем только то, что уже сделали, и если мы оказываемся там, по другому быть не может.
Мертвым нужно, чтобы мы их помнили, даже если это съедает нас, даже если мы всего лишь можем повторять: «Прости», пока это не потеряет хоть какой-нибудь смысл.
Я хочу иметь свободу действий, но я также хочу, чтобы мои действия имели смысл.