Я имею смелость утверждать, что с одной стороны происходит технологизация процесса через формирование управления этим процессом, и захват этой управляющей точки. Это довольно стандартный ход, когда изначальный повод уже совершенно неважен, создаются специальные люди, стандартные персонажи. Происходит технологизация уличного протеста. Время от времени всегда возникает повод для такого эмоционального всплеска. Но он уходит. Управляющие понимают, что если не перевести сейчас это на новый уровень радикализации, то всё это исчезнет, что они и попытаются сделать. Технологии здесь тоже понятны. Поэтому нужны новые поводы, нужны сакральные жертвы. И за этим нужно следить очень серьёзно.
И наконец тут важно заметить, что они пытаются в очередной раз решить свою проблему. Здесь дело не в нас. В стране бушуют протесты. Причем страна просит равенства. Страна просит левой идеи. Страна больше не хочет, чтобы все было как было, где каждый сам за себя. Посмотрите, что происходит. Если у тебя нет оплаченной мед. страховки, извини, ты попал. Если у тебя нет работы, у тебя нет мед. страховки, ты попал. У тебя ничего нет, ты не можешь пойти в школу. Поэтому ты идешь на подобные преступления
Оружие, которое ты строишь как гуманитарное, и собираешься его применять против нецивилизованных варваров... Поскольку ты — сверхчеловек с концепцией исключительности, и оно направлено только на тех, других, но в тот момент, когда выясняется, что никакой исключительности нет, это просто вранье, тогда это оружие очень легко оборачивается вовнутрь. И те, кто верили в свою исключительность, оказываются удивительно пригодным материалом для применения этих технологий. Распадётся государство или нет — этого никто не знает, а то, что там будет чудовищный кризис, вот это понятно. И то, что начнут стрелять с высокой вероятностью, — это тоже понятно. И с этой исключительностью будет то же, что с немецким сверхчеловеком. Потому что когда ты строишь свою власть на идее превосходства, и подтягиваешь всех остальных под эту власть и говоришь: вы можете принадлежать к неким высшим... Америка — это высшее. Америка — это высшее достижение истории. Это было сказано вчера. Вот эта идеология их угробит.
— Ты говоришь, что нет лидеров. Они выйдут в тот момент. Потому что последнее, что нужно добавить в эту технологию, это созданная Трампу ловушка. Вот просто коридор построен. Если он сейчас начинает подавлять, то это будет разрастаться в большое противоборство. И наверное Трамп удержит ситуацию, но он будет тогда однозначно кровавым тираном. И с этой кровавой тиранией он должен будет куда-то двигаться. Объявлять диктатуру. И Трамп это понимает. Если он не реагирует и тянет время, он теряет своих сторонников. Теряет их каждый день. Потому что они не такого лидера, защитника своей идеологии, хотели. И верили не в такого Трампа. И не за такого Трампа, который сидит, тянет и мычит, они голосовали. Это стандартная ловушка, которая применяется во всей этой технологии. Глядя на Януковича, это же впрямую разыграно. Который говорил: я не хотел гражданской войны, поэтому не отдал приказа. На Трампе играют точно так же. Трамп говорит уже как Янукович. Трамп не хочет гражданской войны, поэтому он не отдает приказа.
— Постойте. Что, опять дом в Ростове готовить? Это как понимать? [реплика Владимира Соловьева]
— Я не Ванга, не знаю, как сложится. Трамп все-таки не Янукович. Поэтому посмотрим, что будет происходить. Я просто описываю технологию, рельсы, которые уже проложили.
Вчера выступил брат безвременно усопшего Флойда в Конгрессе. Он там много чего сказал, но он сказал главное. Это другая крайняя точка по сравнению с Байденом. Он сказал: «... мы обязаны не допустить, чтобы смерть моего несчастного брата оказалась бессмысленной. Мы должны сделать всё, чтобы эта жертва послужила радикальным изменениям нашей жизни, нашего государства и всего остального». Все ясно, да? «Сакральная жертва». Для технологии она сакральная. Точка сформирована. Теперь внутри. Внутри — это меньшинства. Обиженные, угнетаемые, и, кстати, распаливаемые на этом. Они жаждут господства через насилие. Не власти, а именно господства. Потому что власть основывается на добровольном подчинении, а господство — на насилии. Они хотят господства. Отсюда — целование сапог и изгнанный профессор. Потому что если ты, профессор, нам не подчиняешься, пошел вон отсюда. А вообще-то придём и спалим тебе дом. Вот что будет там происходить. Поэтому эта общность столкнется со страхом. К которому они не привыкли. Это интересно, что будет происходить с этими гражданами, когда к ним будут применять насилие в том случае, если они не подчиняются.
Есть хороший фильм, в котором есть прекраснейшая цитата «Америка — не страна, это бизнес». В принципе государственности, единения там нет. Потому что если копнуть глубже, сама идеология либерализма построена на том, что человек есть его мир, его лужайка. Всё остальное его не волнует. Американская мечта построена на этом. Поэтому каждый строит свой мир. Поэтому когда речь заходит о том, что нужно бросить, как они говорят, кого-то под автобус, в данной ситуации, да, пошли протесты. Но эти протесты невероятно выгодны, к сожалению. Потом нужно будет восстанавливать эти здания, нужно будет вкачивать новые деньги...
Обугленность вряд ли к лицу бунтарям.
Иногда мы бессильны предотвратить несправедливость, но пусть не будет такого момента, когда мы не сможем выразить протест.
Рок-музыка — это протест, протест внутри вас. Кричите об этом, пусть люди знают.
Вместо осмысленной борьбы у людей остались только эти пошлые уличные карнавалы, сливающие их гнев в канализацию…
Протест всегда направлен против свойственного жизни страдания, Рама. А повернуть его можно на любого, кого мы назначим это страдание олицетворять. В России удобно переводить все стрелки на власть, потому что она отвечает за все. Даже за смену времен года. Но можно на кого угодно. Можно на кавказцев. Можно на евреев. Можно на чекистов. Можно на олигархов. Можно на гастарбайтеров. Можно на масонов. Или на каких-нибудь еще глупых и несчастных терпил. Потому что никого другого среди людей нет вообще.
Смысла нет ни в чём, смысла нет нигде, никто и никогда не ходил по воде.
Меня бесила мать, и я демонстрировала это всем своим видом с изощрённостью, присущей моему возрасту. Я сама подкидывала матери всевозможные поводы, чтобы ко мне цепляться. <...> Я ломала сотни установленных ею правил, и каждое нарушение неизменно вызывало в ней ярость и отчаяние. Она цеплялась за свои дурацкие правила, потому что с их помощью привыкла держать нас в узде. Без них она стала бы такой же, как и мы, осиротевшей, потерянной.
Конечно, тогда я этого не понимала.
И однажды я понял, все только сделается запутанней, но ничего уже не будет нового,
Кажется, мир был куда понятней мне, когда я только высовывал из влагалища голову,
И тот мой первый крик не сравнится в отчаянии с нынешним моим молчанием.
Каждый день я извиняюсь за то, что однажды имел наглость быть зачатым.
Власть протестует реакцией и приучает народ к молчанию, перерастающему в недоверие.
От слабого крика народа лопаются барабанные перепонки в ушах власти.
Для меня протест – это пуританство, хороший дом и никаких татуировок.
Я знаю за собой лишь одну вину: я просто ненавижу эту страну.
Иногда приходит время, когда действия государственной машины становятся настолько гнусными, вызывают такое отвращение, что ты не можешь больше участвовать в этом. Не можешь даже опосредованно принимать участие, и должен броситься телом под ее шестеренки, колеса, рычаги, под весь этот механизм, и ты должен остановить его. Ты должен показать людям, что управляют и владеют им, что до тех пор, пока ты не обрел свободу, ты не допустишь никаких действий со стороны этого механизма.
Протестная тенденция, которая происходит сейчас во всем мире, мне явно не нравится. Протест не доводил и не доведёт до добра. Это выбивает почву из-под ног любого стабильного государства, каким бы авторитарным или менее авторитарным оно ни было. Это вопрос исторический или национальный, если говорить, к примеру, о ближневосточных странах. В них американская модель демократии не имеет никакой почвы для существования.
Он выглядел в точности как положено лузеру, сублимирующему неудовлетворенное половое влечение в низкобюджетный романтический драматизм — весь в черном, с челкой до глаз, зигзигом, выстриженным на затылке, и крохотными металлическими черепами на левом рукаве — все по последней молодежно-протестной моде.
В основе творческого труда всегда лежит чувство протеста.
Он (Бродский) — просто писал. Свободно, как дышал. Не во славу советского строя, не против — просто параллельно. И жил — параллельно. Не считал обязательным постоянно состоять на службе. Общался с теми, с кем хотел. И именно этим оказался опасен. Тем, что открыл вариант ухода от надоевшей советской действительности — в параллельное измерение.
Протест — сила любого художника.
Некоторые женщины выражают свой гнев тем, что они впадают в недеяние. Например, они могут забывать о всяких мелких поручениях, важных для партнера, затрудняться в принятии самых мелких решений, приобретают раздражающую привычку везде опаздывать. Многие женщины сдерживают или вообще отключают свою сексуальность, что является мощным средством выражения гнева. Они могут стать холодными и отстраненными, погруженными в сердитое молчание и сухость.
Но прямые или косвенные, все эти способы выразить свой гнев выглядят жалко по сравнению с постоянными бурными нападками мизогина.
Высший долг артиста — протестовать против несправедливости.
Все это — шумный протест порабощенных микроорганизмов, которые извиваются и шипят, защищая незыблемость священной своей родины — стеклянной лабораторной пластинки.
Знаете ли, сколько мы одними готовыми идейками возьмем? Я поехал — свирепствовал тезис, что преступление есть помешательство; приезжаю — и уже преступление не помешательство, а именно здравый-то смысл и есть, почти долг, по крайней мере, благородный протест.
Иногда нужно поступать правильно, даже если всё у тебя внутри протестует, всё кричит: не хочу! Не буду!
Важно дать людям чувство, что они что-то могут. Без эмоциональной вовлеченности в драму жизни ни гламур, ни дискурс не работают. Здесь халдеи совершенно правы. Пусть люди поверят в свою силу. Дайте офисному пролетарию закричать «yes, we can!» в промежутке между поносом и гриппом. И все будет хорошо. Люфт в головах уйдет. Народ опять начнет смотреть сериалы, искать моральных авторитетов в сфере шоу-бизнеса и строгать для нас по ночам новых буратин. А мы надолго скроемся в самую плотную тень...
Все беды, которые являются родителям в виде ночных кошмаров (подростковый авантюризм, алкоголь, наркотики, криминал), происходят от того, что мы не находим каналов для выплеска подростковой жажды славы и геройства. Мальчишки смотрят на взрослый мир и не видят ничего, во что им хотелось бы верить или участвовать. Даже их протест оказывается упакованным и предлагается как товар рекламодателями и музыкальной индустрией.
Нонконформизм — стремление ставить под сомнение то, что кажется естественным и принято всеми без сомнения, то есть оппозиция всему сущему, — необходим критически мыслящему человеку как рыбе вода. В чем выражается политизация интеллигенции? В протесте против примитивного существующего порядка, в котором главное — деньги и власть. Правящие круги воспринимают такую точку зрения как вызов.
Он громко протестует против несправедливости! Я вас правильно перевела?
Протест всегда кончается клоунадой.
— Хочешь скажу, почему ты здесь сидишь? Ты здесь сидишь только потому, что села! Вот сесть легко, а встать трудно! Что люди скажут? Это же позор! Полное поражение! Стройка обхохочется. Так?
— Нет, не так...
— Так, так, так, так, так! Только всё наоборот. Вот если ты здесь досидишь до утра — вот тогда обхохочется стройка. И всю жизнь на тебя будут пальцем показывать: «Вон идёт сумасшедшая, которая на пеньке-то сидела!»
— Я не сумасшедшая!
<...>
— А вот если ты сейчас уедешь — вот всё будет нормально. С каждым такое происходит. Каждый день, понимаешь? Знаешь, как бывает? Сначала сказал: «Нет, ни за что!» Через час: «Ладно, хорошо, согласен». «Всё, развожусь, ненавижу!», а вечером — вернулся, поужинал, посмотрел телевизор, легли спать... Да все это понимают. Все сами такие...
Мы понимаем силу света, когда видим тьму. Мы понимаем важность наших голосов, когда нас заставляют молчать. Мы верим в силу и могущество наших слов.
— Да они там что, чокнулись!? Они соображают!? Лично я никуда не пойду!
— Даже если прикажу я, а не первый, не только пойдёшь — побежишь! Рванёшь так, что Виллис обгонишь!
— Сборная не выйдет на лёд, пока не поменяется судейский состав.
— Вы не понимаете, что на матче присутствует генеральный секретарь ЦК партии Брежнев Леонид Ильич?
— А что, у Леонида Ильича свои собственные правила в хоккее?
— Господин судья, я протестую!
— Почему?
— Потому что это ломает всю мою защиту!
Они решили раз и навсегда думать обо всем наоборот. Типа, а кто решил, что когда светит солнце — это хорошо, а дождь — это плохо? Они решили, что все должно быть наоборот, и говорят «фу, как противно», когда светит солнце и «ой, как приятно», когда идет дождь. И все думают наоборот, понимаешь? Мы будем некрасиво одеваться, и мы будем слушать плохую музыку. Тут есть одна Анна, она гомосексуальна. Ей не нравятся мужчины, потому что они нравятся всем остальным. А значит ей — нет.