Тебе не идет этот костюм. Тебе надо либо платье, либо ничего... Я предпочитаю ничего.
— Мы взрослые люди, все должно быть по-честному. Раз ты видел ее обнаженный верх, значит, она должна увидеть твой обнаженный низ.
— Знаешь, я пока как-то не готов.
— Ничего-ничего, давай! Око за око!
— Я свое око демонстрирую не каждому!
Женщина ближе всего к наготе, когда она хорошо одета.
Нагота начинается с лица, бесстыдство — со слов.
... как красива такая свободная походка, когда гордая юность не стыдится своего цветущего тела и ничего не прячет, ничто не считает постыдным.
Ради искусства можно появиться на сцене и обнаженным, но вернуться оттуда надо не только одетым, но и более чистым... Но как бы то ни было, я хочу, чтобы ты была последним человеком из тех, кто станет подданным острова голых.
Иди ко мне.
Одежда — ложь.
Оставь её.
Нагота будит неуправляемые эмоции. Целомудренные одежды их умеряют.
женщина должна что-нибудь надеть, иначе потом с нее будет нечего снять. голое мясо всего лишь голое мясо.
— Ну и зачем ты разделся?
— Чтобы сжечь за собой мосты.
— А по-другому нельзя было? Сразу говорю, я тебе свои трусы не дам.
В платье и короне она была королевой. Голая, окровавленная, хромающая, она была всего лишь женщиной, не так уж сильно отличающейся от их жён, больше похожая на их матерей, чем на хорошеньких молоденьких дочек-девственниц.
Я прекрасно сознаю свое безобразие. И не настолько бесстыден, чтобы демонстрировать другим свою наготу. Разумеется, безобразен не я один — девяносто девять процентов людей имеют недостатки. Я убежден, что люди изобрели одежду не из-за утраты волосяного покрова, а, осознав свое безобразие, постарались скрыть его с помощью одежды, и уже от этого у них вылезли волосы. (Я знаю, что мое утверждение противоречит фактам, но все равно убежден в своей правоте.) Люди в состоянии жить, хоть и с трудом, но все же вынося взгляды окружающих, только потому, что надеются на несовершенство их зрения и оптический обман. Люди придумывают самые разные уловки, чтобы не отличаться от других, — стараются по возможности одинаково одеваться, одинаково стричься. А некоторые всю жизнь живут потупившись: мол, я не буду никого откровенно разглядывать, пусть и окружающие тоже постесняются разглядывать меня. Вот почему в старину преступника выставляли к позорному столбу, но это наказание было слишком жестоким, настолько жестоким, что в цивилизованном обществе оно было отменено. Потому что действие, именуемое подглядыванием, обычно означает рассматривание осуждающим взглядом, и человек не хочет, чтобы за ним подглядывали. Когда человека ставят в такое положение, что ему неизбежно приходится подглядывать, от него требуют соответствующей компенсации — это общепринято. Действительно, в театре и кино тот, кто смотрит, платит деньги, а тот, на кого смотрят, получает деньги. Но каждый хочет сам смотреть и не хочет, чтобы смотрели на него. И бесконечная продажа все новых и новых средств подсматривания — радиоприемников, телевизоров — лишь доказывает, что девяносто девять процентов людей осознают свое безобразие.
Я оголяюсь до самых звёзд,
До самых глубоких ран,
До самого яркого счастья.
Я — готовый к росписи холст —
Художнику в руки дан,
Чтобы впитать его взгляд
и объятья.
Что он знает, кроме того, что я — холст?
Кто я ему, кроме неба без облаков?
Он кидает в меня молчания горсть,
А на мне расцветает слово «любовь».
Над голым мужчиной смеяться нельзя. Особенно над Ником. Ник хрупкий. Как цветок. Как пухлый страдающий цветок, который себя ненавидит.
Любое действие обнаженной делает наготу во сто крат откровеннее.
— Зачем ты сейчас снял футболку?
— В моем контракте написано, что я должен снимать футболку каждые десять минут.
— Слишком светло, Росс. Неприлично так днем ходить.
— Я не согласен.
— Прошу вас не бойтесь, я джентльмен.
— Вы раздеты!
— Уверяю, это не для вас.
— И это мы должны надеть?
— Это бикини на лямках.
— Да, я вижу только лямки!
— Ты был на высоте вчера вечером, Тайлер, теперь другим полицейским есть к чему стремиться!
— Спасибо!
— Знаешь, я думала, что если когда-нибудь увижу тебя голым, то это произойдет совсем при других обстоятельствах!
— Без обид? Вы нас голыми на такси домой отправили!
— Ну это же тайная операция, не одевать же вас в нашу униформу, на которой написано ФБР. И в свою защиту скажу, мы не думали, что вы вспомните. А если и вспомните, подумаете, что перебрали и провели веселую ночку.
— Это что, вы нас и в постель вместе уложили?
— Нет, это вы уже сами.
— Если я ехал вместе с ней на такси, то как моя тачка оказалась возле моего дома?
— Еще вопрос, где у тебя ключи от квартиры были?
Наденьте на себя что-нибудь, прошу. Все равно что. Хоть салфетку.
Твоя нагота убивает моё чувство прекрасного.
— И твоя одежда, и твой кошелек сделаны из тени. А если кто-нибудь направит на тебя яркий свет, то тень исчезнет и ты останешься голой?
— Хочешь посмотреть?
— Не особо. В отличие от подпольного врача и школьника, я абсолютно нормален и не пылаю страстью к безголовым телам и головам без тела.
Нагота остается самым явным примером превращения сущности в форму.
И нагота приобрела свою непреходящую ценность потому, что примиряла несколько противоположных позиций. Она берет наиболее чувственный и непосредственно волнующий объект — человеческое тело — и помещает его вне досягаемости времени и желания; она берет самую чисто рационалистическую концепцию из всех, на которые способно человечество, — математический порядок — и заставляет ее услаждать чувства; она берет смутные страхи перед неизвестным и смягчает их, показывая, что боги похожи на людей и им можно поклоняться скорее за их животворную красоту, чем за их смертоносные силы.
Ни одно изображение обнаженной натуры, даже самое абстрактное, не может не вызвать у зрителя отголосок эротического чувства, пусть это будет его легчайшая тень, а если оно не вызывает этого чувства — тогда это ложное искусство и дурные нравы. Желание овладеть и слиться с другим человеческим телом настолько присуще нашей натуре, что наше суждение о том, что называют чистой формой, неизбежно подчиняется ему.
Каждый из нас голый. Под одеждой.
Ни один сантиметр обнаженной кожи не показан просто так.
Как-то раз на съемках мне предложили раздеться. Но на экране моя задница выглядела кое-как, и я заставил их вырезать эту сцену. С тех пор я уверен, что нагота хороша только тогда, когда ты не получаешь за неё деньги.
Человек, публикующий свои письма, превращается в нудиста: ничто, кроме наготы, не защищает его от пристальных взглядов всего мира.
— Правда ли, что Вы без звука согласились позировать обнаженной?
— Нет, у меня был включен приемник!