Предвкушать конец света — самое древнее развлечение человечества.
«Обними врага своего, — настаивали старшие, — чтобы не дать ему ударить тебя». («Обними врага своего, — съязвил Генри, — чтобы почувствовать, как кинжал его щекочет почки твои»).
Секстет «Облачный атлас» содержит всю мою жизнь, является моей жизнью; теперь я — отсверкавший фейрверк, но, по крайней мере, я сверкал.
Власть, время, гравитация, любовь. Те силы, что реально бьют тебя по заднице, всегда невидимы.
Мир не вылечивается от войн, а добивается лишь передышки на несколько лет.
Меня тревожит следующая война, она будет такой большой, что затронет все приличные рестораны.
Войны не разражаются без предупреждения. Они начинаются с небольшого зарева над горизонтом. Войны приближаются. Мудрый человек следит за дымом и готов покинуть окрестности.
Чтобы одурачить судью, изображай обаяние, но чтобы провести весь суд, изображай скуку.
Будучи неплатёжеспособным, пакуйся минимально и пользуйся чемоданом достаточно прочным, чтобы его можно было сбросить на лондонскую мостовую из окна второго или третьего этажа.
Всё правда, если хватает людей, которые верят, что так оно и есть.
Что хуже всего, она начала использовать в отношении меня слово «л…» и хочет услышать его в ответ.
«Свобода!» — это бессмысленная побрякушка нашей цивилизации, но только те, кто ее лишен, имеют хотя бы малейшее представление о том, что такое на деле эта штуковина.
Книги не дают по-настоящему бежать от действительности, но они могут не дать разуму разодрать самого себя в кровавые клочья.
Наполовину прочитанная книга — это наполовину завершенный любовный роман.
Я взял библию Эйрса — «Так говорил Заратустра»... Через десять страниц я почувствовал, что это Ницше читает меня, а не я его.
Возможно, те, кто лишен красоты, воспринимают ее наиболее тонко, на уровне инстинкта.
— Ваша версия правды — только это имеет сейчас значение.
— Правда единственна. Все ее «версии» суть неправды.
И закон, и права постепенно выхолащиваются — ведь даже гранит подвержен эрозии. Пятая из моих «Деклараций» указывает, как извращается закон. Это цикл столь же древний, как племенная рознь. Начинается он с невежества относительно Других. Невежество порождает страх. Страх порождает ненависть, а ненависть порождает насилие. Насилие подпитывает дальнейшее насилие, пока единственным законом не станет все, чего только ни пожелает самый сильный.
Дикарь удовлетворяет свои потребности сейчас же. Он гол'ден, значит, будет есть. Он зол, значит, будет драться. Он разбух от семени, значит, выплеснет его в какую-ни'удь женщину. Он раб своего желания, и если желание прикажет ему, Убей, он убьет. Дикари — все равно шо хищные звери. Ей, таковы Коны. Ну шо ж, Цив'лизованный испытывает те же самые потребности, но он видит дальше. Он съест п'ловину своей еды, ей, но вторую п'ловину спрячет, шоб не голодать завтра. Если он зол, то остановится-подумает, из-за чего, так шо в следу'щий раз уже не разозлится. Он разбух от семени, ладно, у него есть сестрейки и дочки, к'торых требуется почитать, так шо он будет почитать сестреек и дочек своих братеев. Его желание — это его раб, и если его желание к чему-то его понуждает, он скажет ему, Нет, и не подчинится, не.
Сочинять, значит быть одиноким до тошноты...
Кризис всегда заставляет меня бросаться в музыку, где ничто не может причинить мне боль.
Никому не говорю, что я композитор, потому что больше не выношу Слабоумной Инквизиции: «Какого рода музыку вы сочиняете?»; «О, я, должно быть, о вас слышал?»; «Откуда вы черпаете свои идеи?»
Крещендо последовало буквально через несколько тактов.
... будучи в более поэтичном настроении, он может сказать: «Так, Фробишер, кларнет — это наложница, альты — тисы на кладбище, клавикорды — луна, так что... пусть восточный ветер раздует этот аккорд ля-минор на шестнадцать тактов дальше».
— Надежды на это не больше блохи.
— Да, но от блох не так просто избавиться.
И у Папы Сонга, и в этой камере мои дни и ночи подчиняются строгому распорядку, и сны — это единственный непредсказуемый фактор. Никто мне их не назначает, никто не подвергает цензуре. Сны — единственное, что мне когда-либо по-настоящему принадлежало.
Не пожелал бы сифилиса и худшему из врагов! Ну, разве что одному-двум.
Анонимному безликому убийству недостаёт волнения человеческого контакта...
Время от времени мне видится истинная Истина, скрывающаяся в несовершенном подобии самой себя, но как только я к ней приближаюсь, она пробуждается и погружается ещё глубже в поросшее колючим кустарником болото разногласий.
Мудрец тот — кто отличает ловушку от возможности.
В юности сердце играет чуть больше фортиссимо, нежели голова.
Всего лишь три-четыре раза в юности довелось мне мельком увидеть острова Счастья, прежде чем они затерялись в туманах, приступах уныния, холодных фронтах, дурных ветрах и противоположных течениях… Я ошибочно принимал их за взрослую жизнь. Полагая, что они были зафиксированным пунктом назначения в моем жизненном путешествии, я пренебрег записать их широту, долготу и способ приближения к ним. Чертов молодой дурак! Чего бы я сейчас не отдал за никогда не меняющуюся карту вечного несказанного? Чтобы обладать, по сути, атласом облаков?
Поступай так, как не можешь не поступить.
Успех отравляет новичков во мгновение ока.
О, раз уж вас посвятили в орден Престарелых, то мир не захочет принять вас обратно. Мы — я имею в виду всех, кому за шестьдесят, — в силу самого своего существования совершаем два проступка. Первый — это Недостаток Скорости. Мы слишком медленно ездим, слишком медленно ходим, слишком медленно говорим. Мир готов иметь дело с диктаторами, извращенцами и наркобаронами, но не выносит, если его тормозят. Наш второй проступок состоит в том, что мы являемся всеобщим memento mori*. Мир способен на голубом глазу отрицать неизбежное только в том случае, если мы убраны из его поля зрения.
Да, старение чертовски невыносимо! Те «я», которыми мы были, жаждут снова дышать воздухом этого мира, но смогут ли они хоть когда-нибудь выбраться из этих обызвествленных коконов? Да черта с два.
Бедная наша страна. Слишком много истории на единицу площади.
Для тех, кто перетряхивает простыни, секретов не существует.
Если люди тебя хвалят, значит, ты не идешь своим собственным путем.
«Тот, кто пускается в битву с многоголовой гидрой человеческой природы, должен заплатить за это целым морем страданий, и его семья должна платить с ним наравне! И только хватая последние глотки воздуха перед смертью, ты поймешь, что твоя жизнь была лишь каплей в бескрайнем океане!»
Но что есть любой океан, как не множество капель?