Твои мысли пахнут совсем не так, как слова. И это слышно.
Нет человека счастливее, чем настоящий дурак.
Понимаешь, жизнь не течёт по прямой. Она — как расходящиеся по воде круги. На каждом круге повторяются старые истории, чуть изменившись, но никто этого не замечает. Никто не узнаёт их. Принято думать, что время, в котором ты, — новенькое, с иголочки, только что вытканное. А в природе всегда повторяется один и тот же узор. Их на самом деле совсем не много, этих узоров.
Никто из моих знакомых не умеет так многословно молчать, как Курильщик. Так всесторонне охватывая тему.
Его давно предупредили, что он помрет от первой же затяжки, с тех пор он экспериментирует ежедневно и все бесится, что его надули.
— Эй-эй... Ты чего это, в обморок падаешь?
— Нет. Это у меня так душа в пятки уходит. Зримо.
По мне, так ты лучше переживай себе потихоньку, чем веселиться от каких-то невеселых вещей. Это будет более нормально.
Я понимаю, каково это — не приручать, если ты любишь, когда любят тебя, если обретаешь младших братьев, за которых ты в ответе до конца своих дней, если превращаешься в чайку, пишешь незрячему любовные письма, которые он никогда не прочтет. Если, несмотря на твою уверенность в собственном уродстве, кто-то умудряется влюбиться в тебя... если подбираешь бездомных собак и кошек и выпавших из гнезд птенцов, если разжигаешь костры для тех, кто этого не просил.
Что такое «видеть», Слепой не понимал. А поняв умом, не мог представить. Долгое время понятие «зрячий» ассоциировалось для него только с меткостью. Зрячие били больнее.
Найди свою шкуру, Македонский, найди свою маску, говори о чем-нибудь, делай что-нибудь, тебя должны чувствовать, понимаешь? Или ты исчезнешь.
Бабочки, красивые при свете, в полумраке одинаково черны и похожи на крылатых тараканов.
Дождь я вообще люблю больше всего. И весенний, и летний, и осенний. Любой и всегда.
То, что для тебя ничего не значит, для кого-то — всё.
У обоих всё запредельно и нараспашку, ловите кислород и прячьте посуду.
– Ты с этим парнем еще наплачешься, – предупредил я.
– Знаю, – сказал он. – Я знаю. Просто хочется, чтобы он полюбил этот мир. Хоть немного. Насколько это будет в моих силах.
Может, это было жестоко, потому что он уже ничего не мог изменить, даже если бы захотел, но я сказал:
– Он полюбит тебя. Только тебя. И ты для него будешь весь чертов мир.
И еще я знаю, что когда твой подлинный цвет рвет тебя изнутри, можно завернуться в десять слоев белого или черного, ничего не поможет. Все равно что пытаться заткнуть водопад носовым платком.
Уродство твоей души отражается у тебя на лице.
— Я красивый, — сказал урод и заплакал...
— А я урод, — сказал другой урод и засмеялся...
Бывают на свете такие люди. А может, вид у них такой. Они редко, но встречаются, люди, у которых не бывает проблем. Которые так себя ведут, как будто у них нет проблем.
Сумерки — трещина между мирами...
Те, кто будут жить, не теряя веры в чудо, обретут его.
Для того они и существовали, особенные места, чтобы в них можно было прятаться — исчезая для других — и думать. Странным образом места влияли на «думанье».
Слова, которые сказаны, что-то означают, даже если ты ничего не имел в виду.
Есть такие фразы, против которых мозг вырабатывает защитные реакции, и первая из них — ни о чем больше не спрашивать.
Только редко высказывающиеся люди умеют произносить такие убийственные в своей простоте фразы.
Это ужасно, Курильщик. Когда твои вопросы глупее тебя. А когда они намного глупее, это еще ужаснее. Они как содержимое этой урны. Тебе не нравится ее запах, а мне не нравится запах мертвых слов. Ты ведь не стал бы вытряхивать на меня все эти вонючие окурки и плевки? Но ты засыпаешь меня гнилыми словами-пустышками, ни на секунду не задумываясь, приятно мне это или нет.
Сказать «да» просто, намного проще, чем всё время об этом помнить.
Мало, что человек красив до неприличия и вытворяет невероятные вещи, так он этого еще и не замечает! Задирай он нос, подчеркивай свое превосходство, честное слово, было бы легче его переносить.
Трудно отказаться от мечты. Легче усложнить путь к ней, чем поверить, что задуманному не осуществиться.
Мечтая о чуде, иногда рискуешь получить его, оставшись при этом ни с чем.
— Да, — говорю. — В цивилизованных мирах маленькие мальчики дергают девочек, которые им нравятся, за волосы и забрасывают им в сумки дохлых мышей. Не говоря уже о подножках. Так они выражают свою любовь. Это повадки, заимствованные у первобытных предков. Тогда ведь все было просто. Выбрал, полюбовался, приложил костью мамонта по макушке — свадьба, считай, состоялась. Более поздним поколениям было интереснее заглянуть под длинные юбки своих сверстниц, но те тоже были не дуры и носили снизу кружевные панталоны. К тому же вид плачущей девочки, забрызганной грязью, так трогателен и вызывает такую бурю чувств в душе влюбленного! Они так хороши в слезах!
Всякий раз, потакая своим желаниям, теряешь волю и становишься их рабом.
Музыка — прекрасный способ стирания мыслей, плохих и не очень, самый лучший и самый давний.
Я достаю гармошку и исполняю три песни ожидания подряд. Я не люблю ждать, так что песни ожидания — самые унылые из моих песен. Больше трех я и сам не в состоянии вынести. Народ обычно начинает разбегаться уже на первой.
Странно, как все легко и быстро забылось, то есть не забылось, конечно, а куда-то запряталось. Куда-то, куда, наверное, все нормальные люди прячут необъяснимое, чтобы не спятить.
Ты или дышишь в унисон со стаей и знаешь всё обо всём, или не дышишь и не знаешь, и раздражаешь окружающих.
Нет страшнее участи, чем знать о том, что будет завтра.
Знание сидит в тебе, а ты его не замечаешь, пока как следует не встряхнет, и тогда понимаешь, что ждал чего-то такого уже давно. Но почему, все равно не узнаешь.
В любом сне, детка, главное — вовремя проснуться.
... любой предмет — это времена, события и люди, спрессованные в твердую форму и подлежащие размещению среди прочих, себе подобных.