Я всегда видел то, чего другие не видели; а того, что видели другие, я не видел.
Я до неприличия люблю жизнь.
Страдая, я развлекаюсь. Это мой давний обычай.
Я только тем и занимаюсь, что порчу свои картины. И потом говорю «сделал, что хотел».
Врагов я забрасываю цветами — в гробу.
Скромность — мой природный изъян.
У меня был девиз: главное — пусть о Дали говорят. На худой конец, пусть говорят хорошо.
Ошибка — от Бога. Поэтому не старайтесь исправить ошибку. Напротив, попробуйте понять её, проникнуться её смыслом, притерпеться к ней. И наступит освобождение.
У меня давняя дружба со смертью. Не исключено, что когда она придет, я скажу ей: «Присядьте, отдохните! Может быть, выпьем шампанского?» Я ведь в глубине души трус.
Я не принимаю наркотики. Я и есть наркотик.
Я – живое воплощение поднадзорного бреда. Это я сам держу его под надзором. Я брежу, следовательно, я существую. И более того: я существую, потому что брежу.
Я уважаю любые убеждения, и прежде всего те, которые несовместимы с моими.
Раз я не обладаю той или иной добродетелью, мне причитается компенсация.
Я высокомерен и многообразно порочен. Я – пособник анархии. Если уж я беру, то всегда перебираю. Все у меня переменчиво и все неизменно.
Между мной и сумасшедшим разница только одна: сумасшедший думает, что он в своем уме, а я знаю, что я не в своем уме.
— Почему у вас часы растекаются? — спрашивают меня.
— Но суть не в том, что растекаются! Суть в том, что мои часы показывают точное время.
Не старайся идти в ногу со временем, от времени никуда не денешься. Все мы – что бы ни вытворяли – поневоле современны.
Чувство банально по своей природе. Это низший природный элемент, пошлый атрибут обыденности. Когда меня обуревают чувства, я превращаюсь в форменного идиота.
Я боюсь смерти. Боюсь самолетов, автомобилей. Взойдя на корабль, я первым делом ищу спасательный круг.
Гитлер был законченный мазохист, одержимый навязчивой идеей развязать войну, с тем чтобы потом героически ее проиграть.
Самые жестокие существа на свете — дети. Их готовность убить и надругаться не знает себе равных.
Когда меня спрашивают, какая разница между полотном Веласкеса и хорошей фотографией, я отвечаю: «Семь миллионов долларов».
Я понятия не имею, беден я или богат. Всем распоряжается моя жена. А для меня деньги — мистика.
Миру придется немного потесниться, и еще вопрос, вместит ли он гения!
Если все время думать: «Я — гений», в конце концов станешь гением.
Терпеть не могу длинных книг, этих пространных батальных полотен. Мысль должна быть сгущенной до предела и разить наповал.
Слова для того и существуют, чтобы сбивать с толку. Если человек не может представить галопирующую лошадь на помидоре, он — идиот!
Свобода – если определять ее как эстетическую категорию – есть воплощение бесформенности, это сама аморфность.
Всё красивое должно быть съедобно!
Ум без амбиций подобен птице без крыльев.
Всё, что я обещаю, я делаю — когда-нибудь. Всё, что хочу, сбывается — рано или поздно.
Я христианин и католик, но чтобы быть художником, ни того, ни другого не требуется.
Кто там ко мне стучится?
Что там опять скрипит?
Вкрадчиво, как половица.
Или…
Просто опять не спится?
Или память болит?
Ящик в душе моей ветхой
Забыли закрыть.
Обожаю умных врагов.
Не будь у меня врагов, я не стал бы тем, кем стал. Но, слава богу, врагов хватало.
Рядом с историей политика — не более, чем анекдот.
Политика, как рак, разъедает поэзию.
Я относительно умен. Весьма относительно.
Особенность моей гениальности состоит в том, что она проистекает от ума. Именно от ума.
Искусство — ужасная болезнь, но жить без неё пока нельзя.