You have but the wisdom of your temperament, and the wisdom of my temperament is just as unimpeachable as yours.
У каждого своя мудрость, в зависимости от склада души. Моя для меня столь же бесспорна, как ваша для вас.Жить было больно.
Он стремился к звездам, а свалился в зловонную трясину.
Играя в незнакомую игру, никогда не делай первого хода.
(Когда играешь в незнакомую игру, первый ход предоставь другому.)
Бороться — так бороться до конца!
Если мне что-то не нравится, значит, не нравится, и все тут; так с какой стати, спрашивается, я стану делать вид, будто мне это нравится, только потому, что большинству моих соплеменников это нравится или они воображают, что нравится. Не могу я что-то любить или не любить по велению моды.
А невысказанное меня душит.
Когда он наконец ушел, Мартин вздохнул с облегчением. Он становился нелюдим. Ему с каждым днем было все труднее и труднее общаться с людьми. Присутствие их тяготило, а необходимость поддерживать разговор раздражала его. Люди действовали ему на нервы, и, не успев встретиться с человеком, он уже искал предлога от него отделаться.
Тот шагает быстрей, кто шагает один.
Во мне столько всего, о чем я хочу сказать. Но все это так огромно. Я не нахожу слов, не могу выразить, что там внутри. Иногда мне кажется, весь мир, вся жизнь, все на свете поселилось во мне и требует: будь нашим голосом. Я чувствую, ох, не знаю, как объяснить… Я чувствую, как это огромно а начинаю говорить, выходит детский лепет. До чего трудная задача – передать чувство, ощущение такими словами, на бумаге или вслух, чтобы тот, кто читает или слушает, почувствовал или ощутил то же, что и ты. Это великая задача.
Мне требуется или правда или ничего. Иллюзия, которая не убеждает, это явная ложь...
В тот самый час, когда он перестал бороться, судьба ему улыбнулась.
А ведь в мыслях он всегда жил иной, тайной жизнью. Он пытался поделиться ими, но не нашлось ни одной женщины, да, и ни одного мужчины, кто бы его понял. Пытался, да, но только озадачивал слушателей.
— Почему вы не родились с готовым доходом!
— Предпочитаю иметь здоровье и воображение, а доходы придут.
Боюсь, Мартин Иден никогда не научится зарабатывать деньги. А для счастья деньги необходимы, так устроен наш мир... не миллионные состояния нужны, нет, но достаточные средства, чтобы жить прилично и с комфортом.
Он не мог выпустить из рук серебро. Он не был ни скуп, ни жаден, но деньги значили для него больше, чем столько-то долларов и центов. Они означали успех, и оттиснутые на монетах орлы олицетворяли для него крылатую победу.
Ведь мир изумлял не столько тем, что состоял из атомов и молекул, движимых необоримой силой, сколько тем, что в нем жила Руфь. Она была изумительнее всего, что он знал, о чем мечтал, о чем догадывался.
Надевая крахмальный воротничок, он всегда чувствовал себя так, будто его лишили свободы.
Они изучали жизнь по книгам, в то время как он был занят тем, что жил.
Он был пьян по-иному, глубже, – пьянила Руфь, она зажгла в нем любовь и на миг дала приобщиться к жизни возвышенной и вечной; пьянили книги, они породили мириады навязчивых желаний, не дающих покоя; пьянило и ощущение чистоты, которой он достиг, от нее еще прибыло здоровья, бодрость духа и сила так и играли в нем.
Мне захотелось всего этого, да и теперь хочется. Я хотел бы дышать таким воздухом, как у вас в доме, чтобы кругом были книги, картины и всякие красивые вещи, и чтобы люди говорили спокойно и тихо и были чисто одеты, и мысли чтоб у них были чистые.
— А я вам говорю, — перебил он, — что по крайней мере девяносто девять процентов редакторов — это просто неудачники. Это неудавшиеся писатели. Не думайте, что им приятнее тянуль лямку в редакции и сознавать свою рабскую зависимость от распространения журнала и от оборотливости издателя, чем предаваться радостям творчества. Они пробовали писать, но потерпели неудачу. И вот тут-то и получается нелепейший парадокс. Все двери к литературному успеху охраняются этими сторожевыми собаками, литературными неудачниками. Редакторы, их помощники, рецензенты, вообще все те, кто читает рукописи, — это все люди, которые некогда хотели стать писателями, но не смогли. И вот они-то, последние, казалось бы, кто имеет право на это, являются вершителями литературных судеб и решают, что нужно и что не нужно печатать. Они, заурядные и бесталанные, судят об оригинальности и таланте. А за ними следуют критики, обычно такие же неудачники. Не говорите мне, что они никогда не мечтали и не пробовали писать стихи или прозу, — пробовали, только у них ни черта не вышло. <...>
— Но если вы потерпите неудачу? Вы должны подумать обо мне, Мартин!
— Если я потерплю неудачу? — Он поглядел на нее с минуту, словно она сказала нечто немыслимое. Затем глаза его лукаво блеснули. — Тогда я стану редактором, и вы будете редакторской женой.
Назначение красоты – дарить человечеству радость.
Красота и жизнь сплетаются между собою, а сам человек — частица этого удивительного сплетения звездной пыли, солнечных лучей и еще чего-то неведомого.
Это жизнь, а жизнь не всегда красива.
Любите красоту ради нее самой.
Он находился в блаженном состоянии человека, мечты которого вдруг перестали быть мечтами и воплотились в жизнь.
Несчастные тупые рабы, думал он, слушая сестру. Неудивительно, что мир принадлежит сильным. Рабы помешаны на своем рабстве. Для них работа — золотой идол, перед которым они падают ниц, которому поклоняются.
Радость не в том, что твоя работа пользуется успехом, радость – когда работаешь.
Он забылся, и снова жил, и, ожив, в миг озарения ясно увидел, что сам обращает себя в животное — не тем, что пьет, но тем, как работает. Пьянство — следствие, а не причина. Оно следует за этой работой так же неотвратимо, как вслед за днем наступает ночь. Нет, обращаясь в рабочую скотину, он не покорит вершины — вот что нашептало ему виски, и он согласно кивнул. Виски — оно мудрое. Оно умеет раскрывать секреты.
Труд — хорошая штука. Он необходим для здоровья, так говорят все проповедники, и, бог свидетель, я никогда не боялся тяжелой работы.
Она смеялась про себя над нелепыми желаниями, которые у нее зарождались при этом: по временам ей хотелось потрепать его за волосы, тогда как ему нестерпимо хотелось положить голову ей на колени и мечтать, лежа так с полузакрытыми глазами, об ожидавшем их будущем. Прежде, на воскресных пикниках, в каком-нибудь парке он часто клал голову на женские колени и обычно спокойно засыпал глубоким сном, в то время как девушки защищали его лицо от солнца, любовно дивясь той величавой небрежности, с которой он принимал их любовь. До сих пор ему казалось, что нет ничего легче, как положить свою голову на колени девушки, но теперь, когда это была Рут, такое не представлялось ему возможным.
Какое мне дело, что у нее проворные пальцы, и совершенная техника, и экспрессия — ведь ясно как день: в музыке она ничего не смыслит.
Будь у нее на это немного времени, она бы его любила.
И постоянно глядя друг на друга, подражая друг другу, эти жалкие существа готовы стереть свои индивидуальные особенности, отказаться от живой жизни, чтоб только не нарушить нелепых правил, у которых они с детства в плену.
Города, эти царства буржуа, убьют вас. Чего стоит логово торгашей, где я вас встретил. Гнилые души – это еще мягко сказано. В такой среде нравственное здоровье не сохранишь. Она растлевает. Все они там растленные, мужчины и женщины, в каждом только и есть, что желудок, а интеллектуальные и духовные запросы у них как у моллюска.
Слушать разговоры о деле бездельникам скучно, вот они и определили, что это узкопрофессиональные разговоры и вести их в обществе не годится. Они же определили, какие темы не узкопрофильные и о чём, стало быть, годится беседовать: это новейшие оперы, новейшие романы, карты, бильярд, коктейли, автомобили, скачки, ловля форелей или голубого тунца, охота на крупного зверя, парусный спорт и прочее в том же роде, — и заметь, всё это бездельники хорошо знают. По сути, это — узкопрофессиональные разговоры бездельников. И самое смешное, что многие умные люди или те, кто слывёт умными людьми, позволяют бездельникам навязывать им свои дурацкие правила.
Я по природе своей реалист, а буржуазии по самой ее сути реализм ненавистен. Буржуазия труслива. Она боится жизни. И ты всячески внушала мне страх перед жизнью. Ты бы ограничила меня рамками приличий, загнала бы меня в закуток жизни, где все жизненные ценности искажены, фальшивы, опошлены. <…> Пошлость – да, именно так, махровая пошлость – это основа буржуазной утонченности и культуры.
Раньше он, по глупости, воображал, что каждый хорошо одетый человек, не принадлежащий к рабочему сословию, обладает силой ума и утонченным чувством прекрасного. Крахмальный воротничок казался ему признаком культуры, и он еще не знал, что университетское образование и истинное знание далеко не одно и то же.
Итак, ты поднимаешься из грязи! Протираешь глаза, чтобы увидеть сияние, и устремляешься к звёздам, подобно всему живому до тебя. И ты готов отвоевать бесценнейшее наследие, какие бы могущественные силы им ни владели.