Не хочу умирать, не узнав, зачем жил.
Я плачу потому, что мне хочется плакать, а главное — не для того, чтобы меня утешали.
Время подобно ребёнку, ведомому за руку: смотрит назад...
По опыту знаю, что наиболее интересные женщины те, которые в детстве увлекались книгами для мальчишек.
Если бы можно было разорвать и выбросить прошлое, подобно черновику письма или рукописи книги. Но оно остаётся навсегда, оно пачкает переписанное начисто, и, по-моему, это и есть подлинное будущее.
В действительности после сорока лет настоящее лицо у нас на затылке, и взгляд в отчаянии устремлен назад.
На самом деле каждый из нас — театральная пьеса, которую смотрят со второго акта. Всё очень мило, но ничего не понять.
Сделать выбор – это уже немало, даже если ты ошибся, – тут есть риск, есть фактор случая или генетического рока, но, в конечном счёте, выбор сам по себе есть нечто ценное, он определяет и укрепляет.
Сджазуй мне блюз.
Что-то знать — совсем другое, чем про то же самое слышать. Знать без слов — это значит слышать сердцем, которое как щит от представлений ложных оберегает.
Но в этом-то и величие сна. Каникулы от самого себя — не видеть ничего вокруг и самого себя не видеть.
Иногда я убежден, что глупость имеет форму треугольника и что, если восемь умножить на восемь, получится безумие или собака.
Англичане говорят, что поэты, страдая, обучаются тому, чему затем учат в своих песнях.
Мы в гораздо большей степени являемся суммой чужих поступков, чем своих собственных.
Любая проблема – это всегда решение, повернувшееся к тебе спиной.
Говорить — это значит говорить самой себе.
А что же мы делаем, если не стараемся понять друг друга единственно возможным способом – кожей, глазами, словами, которые не просто сухие термины?
У краёв шахматной доски растёт гора съеденных пешек и коней, а жить – это значит пристально следить за фигурами, находящимися в игре.
Всегда лучше быть храбрецом, чем просто мужчиной.
Глаза — это у многих из нас единственные оставшиеся руки.
Если настоящее имеет для нас неповторимый вкус, то лишь потому, что будущее служит для него некой приправой.
Больше всего он боялся самой тонкой формы благодарности, которая оборачивается собачьей преданностью; ему не хотелось, чтобы свобода, единственный наряд, который был Маге к лицу, растворилась в бабьей податливости.
... жизнь — это когда поднимаешься вверх, а потом остановка и что-то щелкает; а еще это низкое белое обволакивающее небо в глубине теплого колодца, и от неба пахнет лавандой.
Те из нас, кто чего-то стоит, не уверены ни в чём. Быть безмятежно уверенным может только животное.
– И что же вы наблюдаете?
– Ничего особенного, Габриэль. Просто вы словно кружите на месте и никак не находите того, что ищете. Надеюсь, это не оторвавшаяся от рубашки пуговица.
– Но и не дао, дорогая Клаудиа. Во всяком случае, нечто весьма скромное и весьма эгоистичное: счастье, которое как можно меньше вредило бы окружающим, а это дается нелегко, и которое мне не пришлось бы ни покупать, ни приобретать ценой своей свободы. Как видите, не очень-то это просто.
Случайная встреча — самая неслучайная вещь на свете, а люди, что назначают точное время и место свидания – это те самые, которые пишут только на разлинованной бумаге и выдавливают зубную пасту из тюбика, обязательно начиная снизу. (Нечаянная встреча — самое чаянное в жизни и что заранее договариваются о встречах лишь те, кто может писать друг другу письма только на линованной бумаге, а зубную пасту из тюбика выжимает аккуратно, с самого дна.)