— Я Том.
— А я Джерри.
— Ты разговариваешь?
— Что он сказал?
— Либо «не мыть мышат», либо «не могу дышать».
Хочу один побыть, но рядом с тобой.
— Ты хороший сын!
— Обещай никому не рассказывать...
Каждый писатель должен писать каждую свою книгу так, будто в тот день, когда он её закончит, ему отрубят голову.
Что такое тронутый? Да ведь это же ненормальный! Я думал, вы знаете. Мы все здесь тронутые.
— Ты предал меня, как Иуда.
— Ты не Иисус. Ты же в курсе, правда?
От закона укрыться можно, от совести нет. Грехи не забывают, с ними живут.
— Я открылся. Никогда не сделаю этого снова. Это была ошибка. Набрался немного храбрости. Плохой выбор.
— Ага. Да, ты как... Ты как маленький оленёнок. Ты как маленький оленёнок, который пытается сделать свои первые шажки. И ты набираешься... ты набираешься храбрости и, наконец, чувствуешь баланс на своих маленьких изящных оленьих копытцах... И тогда приходит Арнольд и выстреливает тебе в лицо! Он стреляет в твоё маленькое оленье лицо.
— Да, он так и сделал. И у меня конвульсия. И кровь вытекает на снег.
— Да, ты маленький оленёнок с лицом тролля, кричащий и лежащий на льду.
— И думаю, где моя мама.
— Ага.
Вот, что я думаю о самоубийстве: все мы его понимаем. На все сто. Желание покончить со всем, сдаться, послать нахрен. Мы не оправдываем его, не прощаем. Но понимаем всем сердцем.
– Дело было ещё в феврале, валил снег, а я подставил коробок, – Том хихикнул, – поймал одну снежинку побольше и – раз! – захлопнул, скорей побежал домой и сунул в холодильник!… На весь штат Иллинойс у меня одного летом есть снежинка. Такой клад больше нигде не сыщешь, хоть тресни.
Курортные романы заканчиваются в аэропорту, а не у алтаря.
— Скажи-ка мне, Том, где твой смокинг? В нём бы ты выглядел весьма внушительно. К тому же сегодня в баре, возможно появятся посетители. И было бы лучше, если бы ты был более похож на бармена, чем на сердитого мужика, стоящего между ними и выпивкой... Неудача? Почему же никак не получается тебя одеть, как следует? Портного мы заставляем работать по таким расценкам, что мы его практически похитили! И...
— Чего?
— Да, вряд ли ты об этом помнишь. Тогда мы напоили тебя до полусмерти, только для того, что бы снять мерки. И правда, чем тебе смокинг не угодил? Гораций ведь носит смокинг, — смотри, как красиво.
— Мне нравится мой смокинг! Если бы ты хоть раз попробовал, думаю, тебе бы тоже...
— Я с удовольствием надену его на твои похороны... Ну? Видите? Я пошёл на компромисс.
— Это не был компромисс, Виктор... Это была угроза. Ты всегда их путаешь.
Каждое деяние в нашей будничной жизни формирует или же разрушает наш характер. Другими словами: мы сотканы из наших поступков.
Любовь... Какое эгоистичное чувство: существует только собственный пыл и собственная боль, расстраиваешься только от собственных неурядиц… Тело попадает в рабство, а воля — в кандалы желаний. Почему до сих пор считают, что любовь облагораживает?
Том закатывает глаза.
— Алекс, я тебя боюсь.
— Я страшный, — охотно соглашаюсь я. — Бойся.
— Зараза ты…
— А мне нравится убирать всяческую грязь. Наверное, поэтому я и работаю у вас.
— А кем ты себя сам считаешь, Том? Ты помощник или тоже «осуществляющий заботу»?
— Я святой.
— Он специалист по ехидным ответам.
— Итак, обобщая вышесказанное, мы имеем: парень написал для тебя песню, спел её открыто перед многотысячной толпой; потом он наплевал на своё выступление на телевидении, чтобы лично прийти к тебе в школу и бросить своё сердце к твоим ногам...
— Верно... Боже! Какая же я дура!
— Это был последний раз, когда я брал у тебя фрукты, Том. Это? Ты вот это называешь свежим товаром? В твоих фруктах было столько гнусных волосатых насекомых, что самих фруктов было не видно.
— Тебе надо открывать мясницкую лавку вместо бакалейной. Если заказываешь товар из Катманду, не надо удивляться, если по дороге туда подсядут туристы.
Мы будем заниматься всеми видами дурачества: будем валять дурака, дурачить друг друга, мы будем дурачиться даже тогда, когда другие дураки будут бояться по-дурачески придуриваться.
Ты сделал её счастливой. Но теперь она изменилась, и ты не можешь сделать счастливой новую её.
— Ты не мой лучший друг.
— Окей, а кто тогда твой лучший друг, Том?
— Никто.
— Должен же быть кто-то. Ага, ладно, смотри, это самый лучший друг, который у тебя есть. Лучшие друзья не должны быть хорошими. Просто это лучшее, что у тебя есть.
— Когда ты скажешь родителям, что ты гей?
— Когда ты скажешь своим щекам, чтобы они похудели?
— Ты же знаешь, что я всегда буду рядом?
— Ну... тебе просто негде быть.
— Я уже пригласил его на множество ужинов, на множество вегетарианских ужинов... А секса у нас всё ещё не было.
— Может, он думает, что находится в «Джейн Остин»?
— Я тут подумал и понял, что больше всего я рад тому, что у Джеффри нет матки, понимаешь? Мы, по крайней мере, точно не попадем в такую ситуацию.
— Я думаю, что миру повезло, раз нет риска, что от тебя кто-нибудь залетит.
— Дженни, вообще-то, достаточно зрелая, нам нравятся одни и те же вещи...
— Том, это не значит, что она зрелая! Это значит, что у тебя мозг шестнадцатилетней девочки!
Слушайте, мы следовали планам Марко не потому, что они хороши. Мы следовали им, потому что это Марко. Он придумает очередной бредовый план и затем, как он не сработает, он придумает новый, а потом еще один и именно поэтому он наш лидер. Ведь он настолько туп, что никогда не сдается.
Я разорен на миллион долларов. Но как я счастлив!
— Любишь кабриолеты?
— А у тебя кабриолет?
— Нет, но крыша прогнила насквозь.
— Почти кабриолет.
— Черт, черт, черт, черт!
— Да, мне тоже понравилось...
— Это не смешно!
— Я знаю...
...
— Это очень не смешно...