Значит, мы воюем просто потому, что не можем поговорить?
Иногда ложь говорила больше, чем правда.
Власть в конечном счете оказывается в руках у тех, кто стремится к ней.
... Только власть причинять боль имеет значение. Только власть убийцы. Ибо тот, кто не может убивать, становится добычей тех, кто может. И никто никогда тебя не спасёт.
— Я боялся, что все ещё люблю тебя.
— Я надеялась на то же.
— Мой страх, твоё желание сбылись.
Иметь хоть какой-то выбор уже означает быть свободным — даже когда приходится выбирать между неприемлемыми исходами.
— И это по-христиански? Око за око?
— Неверующие всегда хотят, чтобы другие люди действовали по отношению к ним согласно христианским взглядам.
Эндер приучил себя воспринимать ненависть как извращённую форму восхищения.
Я есть то, что я помню.
Я украл у них будущее. Не дав умереть их прошлому, я смогу вернуть хотя бы часть своего долга.
Кто рано ложится и поздно встаёт — глупеет, слепнет и мало живёт.
Нет лучшего учителя, чем враг. Только враг честно расскажет тебе, что он собирается делать. Только враг научит тебя уничтожать и покорять. Только враг укажет тебе на твои слабые места. Только враг покажет, где он силён. И единственное правило в этой игре таково: делай с врагом всё, что сможешь, иначе он сделает это с тобой.
— Все сводится к одному: вместе с настоящим пониманием, позволяющим победить врага, приходит любовь к нему. Видимо, невозможно узнать кого-то, вникнуть в его желания и веру, не полюбив, как он любит себя. И в этот самый миг любви...
— Ты побеждаешь.
Отныне я — твой враг. И твой учитель.
— Вы убили больше народу, чем все тираны вместе взятые.
— Моя мамочка всегда говорила мне: все, что делаешь, делай хорошо.
Он верил, но зерно сомнения было посеяно в его душе, осталось там и проросло, изменив всё. Оно заставило Эндера оценивать намерения людей, а не их слова. Оно сделало его мудрее.
Если ты обладаешь мудростью, а другое лицо знает, что нуждается в этой мудрости, поделись ею с радостью. Но если эта другая особа еще не знает, что ей нужна твоя мудрость, придержи ее у себя. Еда пробуждает восхищение лишь у голодного человека.
Дерись и проиграй — вот тогда ты будешь не виноват. Но если ты откажешься даже попытаться, значит это всё ты.
Красноречие отнюдь не означает разумность или глубину анализа.
Глуп человек, считающий, будто истинная история имеет всего одно значение.
«Вот это и есть Земля», – подумал он. Не висящий в пустоте тысячекилометровый шар, а редкий лес и сверкающая на солнце гладь озера, утонувший в листве дом на вершине холма, травянистый склон, спускающийся к воде, плеск волны, серебристая чешуя рыбы, птицы, ныряющие вниз, чтобы поймать муху или жука над самой поверхностью воды. Земля – это непрекращающийся треск цикад, свист ветра и пение птиц.
Единственным способом укрытия уже открытой тайны является замена ее ложью. И тогда знание о правде вновь становится секретом.
Возможно, то, что ты знаешь о своём безумии, не даст ему захватить тебя?
Настоящее уважение всегда приходит позже, чем официальное признание.
— Вы заставили их ненавидеть меня.
— Ну и что? Что ты теперь будешь делать? Забьёшься в угол? Начнёшь лизать их маленькие задницы, чтобы они тебя снова полюбили? Только одно может заставить их перестать ненавидеть тебя. Ты должен делать всё, что умеешь, причем здорово, чтобы они не могли тебя не замечать. Я сказал, что ты сильнее всех. И тебе лучше стать таким.
— Это самое худшее, что ты можешь сделать в собственной жизни, – сказала она. – Помочь людям, которых любишь, в том деле, которое в глубине души считаешь абсолютно неправым.
Изоляция — это идеальная среда для творческой личности.
Цивилизованные люди избегают обстоятельств, которые приводят их в ярость.
Она обнаружила, как выясняют рано или поздно все живущие, что благоразумные решения легко принимать, но не легко выполнить.
– Это не решение. Не действие.
– Если ты не пытаешься помешать убийству, которое легко можешь предупредить, разве не становишься убийцей сама?
Даже эта история известна мне из головы Эндера. Она принадлежит ему. Зерно же ее он взял у кого-то другого, из чего-то, что когда-то прочел. Он соединил ее с тем, о чем думал, пока наконец она не обрела для него истинного значения. Все это там, в его голове.
— Я вижу, как можно внедрять идеи в сознание общества. Я знаю, как это делать. Сама вспомни, Вэл. Вот тебе приходит в голову хорошая идея, ты ее произносишь вслух, а через две недели или через месяц слышишь, как один незнакомый тебе взрослый повторяет ее кому-нибудь еще, тоже совершенно постороннему человеку. Или ты видишь ее на видео, вдруг натыкаешься на нее в Сети…
— Ну, я тоже где-то подхватила эти слова, до того, как их «придумать»…
— Ты сильно ошибаешься, сестренка. В этом мире только две, может, три тысячи человек могут сравниться с нами своими умственными способностями. Большинство из них как-то перебиваются с хлеба на воду. Преподают, бедолаги, или что-нибудь исследуют. И лишь немногие обладают реальной властью.
День закончился. Хань Фей-цы устал; глаза резало от длительного чтения. Раз десять уже он настраивал цвета экрана, пытаясь найти что-нибудь поспокойнее. Ничего не помогало. В последний раз столь интенсивно он работал во время учебы, но ведь тогда он был молод. И тогда он всегда достигал каких-то результатов. Я лучше усваивал знания, быстрее. Достижения были для меня наградой. Теперь же я старый и медлительный, занимаюсь совершенно новыми для себя областями, и вполне возможно, что все эти проблемы вообще не имеют решения. Потому-то никакая награда и не побуждает меня работать. Остается одна лишь усталость, затекшая шея и опухшие, покрасневшие глаза.
Мы точно так же являемся королевой улья как ты являешься собственным телом. Ты говоришь: мое тело, и одновременно являешься собственным телом и владельцем собственного тела.
— Ну ладно, – согласилась Квара. – Это был удар ниже пояса. Но таким же ударом была и отправка сюда именно тебя, чтобы вытащить из меня информацию. Игрой на моих чувствах.
— Чувствах?
— Потому что ты… ты…
— Калека, – закончил за нее Миро. Он не думал, будто жалость лишь все усложнит. Вот только что он мог с этим сделать? Что бы он не делал, будет делать это как инвалид.
— Мы делаем все требующееся, чтобы заслужить место в обществе, но живем ради тех часов, которые проводим дома. Ради нас двоих и наших детей. В учебниках истории обо мне никогда не напишут.
— Ты был бы удивлен этим, – буркнула Валентина.
— Неинтересная жизнь. Не о чем читать, – возразил Ольхадо. – Но ее интересно жить.
Но в течение собственного столетия, или даже чуточку больше, они находят десяток тысяч значений на одно то, которое откроем мы. Но ведь большая часть из них фальшивы. Даже если и большинство фальшиво, если фальшивыми или глупыми будут девяносто девять из каждой сотни, то из десяти тысяч идей все равно остается сотня хороших. Именно так они справляются с собственной глупостью, с краткостью собственной жизни и небольшой памятью.
Всю людскую историю можно объяснять войной между потребностями мужчин и женщин.
Наверняка эта нормальность была несколько натянутой. Только Валентина по собственному опыту знала, что нормальность всегда в чем-то притворна, и люди беспрерывно играют роли, которые, по их мнению, они обязаны играть.
– У них есть влияние, но нет власти.
– По-моему, влияние и есть власть.