Цитаты авторства Фазиль Абдулович Искандер

Мир, в котором ты видел хотя бы одного человека, всю жизнь благодарно помнившего о сделанном добре, даже тогда, когда сделавший добро начисто забыл о нем, да и сам сгинул, отдав свое легкое тело вечной мерзлоте, этот мир еще не окончательно протух, и он в самом деле стоит нашей отваги жить и быть человеком.
В англосаксонской литературе немало произведений, где герои соревнуются в благородстве. Например, «Запад и Восток» Киплинга. В нашей литературе я что-то не могу припомнить таких героев. У нас есть прекрасные, благородные герои, но им не с кем соревноваться в благородстве, они всегда в одиночестве.
Может быть, дело в том, что в нашей истории не было рыцарства? Чешутся руки написать стихи о состязании двух людей в благородстве. Но не могу найти сюжета.
– И я никогда не изменял своим женам, – добавил он зачем-то с вызовом неизвестно кому.
– Имея столько жен, ты не мелочился, изменяя им, – сказал я, поддразнивая его. – Ты сразу изменил всему институту брака.
Люди стремятся друг к другу, видимо, по признаку душевной близости, где нету разницы в нациях, в профессиях и даже в уровне благосостояния. А когда нет у людей душевной общности, они объединяются по национально-видовому признаку, как стая. И опасны, как стая.
Право сделавшего добро забыть о сделанном добре. Обязанность согретого добром помнить об этом. Мир рушится там, где эта связь разомкнулась, где сделавший добро назойливо памятлив, а согретый добром впадает в беспамятство.
— Россия — моя боль. Она потеряла волю к жизни.
— Почему?
— Потому что россияне думают, что Ленин за них думает в мавзолее,  — с горькой иронией ответил Бог.
— Почему они так думают?
— Они так думают, потому что не хотят думать. Не думать — грех. Вот они и кочуют, как безумный кочевник за миражом несуществующего стада. Пора бы укорениться, угнездиться… Надо встряхнуть Россию надеждой!
Чем прекрасно вино? Только тем, что оно гасит наши личные заботы, когда мы пьем со своими друзьями, и усиливает то общее, что нас связывает. И если даже нас связывает общая забота или неприятность, вино, как искусство, преображающее горе, примиряет и дает силы жить и надеяться. Мы испытываем обновленную радость узнавания друг друга, мы чувствуем: мы люди, мы вместе. Пить с любой другой целью просто-напросто малограмотно. А одиночные возлияния я бы сравнил с государственной контрабандой или с каким-нибудь извращением. Кто пьет один, тот чокается с дьяволом.
В другой раз он был на абхазской свадьбе, и какой-то районный пижон, не зная, кто он такой, сильно нагрубил ему. Мне об этом рассказывал человек, который сидел поблизости. И вдруг Даур упал и потерял сознание. Пижона, конечно, мгновенно посадили в машину и услали домой. Окружающие удивлялись такой нежной впечатлительности, приводя гостя в себя. Придя в себя, он простодушно сказал:
— Так со мной бывает всегда, когда я должен был убить человека и не убил.
Видимо, сила возмущения и этические тормоза (не портить свадьбу) схлестнулись и вызвали этот шок.
Всякая мудрость имеет внутривидовой смысл. То, что является мудростью для кроликов, для удавов является глупостью.
Умное решение может быть и безнравственным. Мудрое — не может быть безнравственным. Ум — разит. Мудрость — утоляет. Мудрость — это ум, настоянный на совести. Такой коктейль многим не только не по плечу, но и не по нутру.
Настоящий поэт — это человек, который выхватывает из костра горящий уголек и пишет им ясным почерком.
Мы знаем две истории человечества – античную и христианскую. Античная история имела огромные культурные достижения, но, не сумев создать гармонический мир, рухнула. Христианская история создала грандиозную культуру и цивилизацию, но, не сумев создать гармонический мир, видимо, приближается к своему концу. По законам мистики и спорта, уверен – будет третья попытка истории человечества. Но это будет последняя попытка. Если человечество и на этот раз не сумеет создать достаточно гармоничный мир, боюсь, оно будет навсегда дисквалифицировано.
На мой взгляд, в мире было два писателя, которые никак не вмещаются в рамки национальной культуры. Это Шекспир и Толстой. Шекспир — англичанин, Толстой — русский. Это так, но не точно. Шекспир — сын человечества. Толстой — сын человечества, и сразу всё становится на свои места. Как айсберги в океан, эти имена плюхаются в океан человечества, как в свою естественную среду обитания. Конечно, всякий большой писатель принадлежит человечеству, но тут дьявольская разница. Рисовали человечество многие, но человечество позировало только этим двум художникам.
Как и всякий преданный предатель,  он был потрясен грубостью того,  как его  предали. Он не мог понять, что грубость  всякого предательства  ощущает только сам преданный, а предатель  его не может ощутить, во всяком  случае с такой  силой.  Поэтому  любой преданный предатель, вспоминая свои  ощущения,
когда он предавал, и сравнивая их со своими ощущениями, когда  он предан, с полной искренностью думает: все-таки у меня это было не так низко.
Так уж устроены кролики, что им сегодняшняя неловкость непереносимей завтрашнего предательства.  Неловкость — это сейчас, вот-вот, а завтра — это ещё бабушка надвое сказала, может, вообще ничего не будет или, скажем, будет солнечное затмение и по этому поводу всё отменят.
Народ не может жить без святынь,  — рассуждал Джамхух,  — вера в главную святыню порождает множество малых святынь, необходимых для повседневной жизни: святыню материнства, святыню уважения к старшим, святыню верности в дружбе, святыню верности данному слову и тому подобное. И когда теряется главная святыня, постепенно утрачиваются и все остальные и на людей нисходит порча. Люди начинают ненавидеть друг друга и угождать только себе или тем, кто сильнее их, чтобы ещё лучше угождать самим себе.
Решение убить её и решение любить пришло почти одновременно. Я раньше никогда не думал, что секс и смерть как-то связаны. Но идея прихода одной жизни разве не подразумевает идею ухода другой? Это, оказывается, так близко, что люди, убивающие своих любовниц, иногда просто путают орудие. И разве женщины делают не то же самое, предавая своих возлюбленных?