Правовое государство — это высшая форма государственного быта, которую выработало человечество как реальный факт.
Право выше власти.
Государство не имеет права оставаться равнодушным к тому, что благосостояние его граждан опускается ниже известного уровня.
— Серай, отец сказал, что превыше всего я должен быть справедливым. Когда он умер, мне во сне явилась Госпожа Справедливость...
— Сама Справедливость? Ишь.
— Да, и она была в балахоне.
— Значит скучный сон.
— Можно договорить?
— Давай.
— Она сказала, что справедливость — не только справедливые решения и последствия, истинная справедливость — это справедливая система. Затем она протянула мне свой меч, весы и повязку с глаз. И сказала выбирать.
— Ты выбрал повязку?
— Да. Повязку, которая дает способ испытать систему. Она сказала: " Представь с ее помощью, что еще не родился. И не знаешь родишься ты богатым или бедным, каково ты будешь цвета и какой культуры будет принадлежать твоя семья..." Справедливая систему будет справедливой кем бы я не родился. Право, закон внутри системы должны оберегать всех.
Даже если ты считаешь свое мнение истиной в последней инстанции, не смей, слышишь, никогда не смей разрезать чужую душу. Оставь каждому право любить так, как он умеет.
Генеральный прокурор США Джефф Сешнc заявил: «Свобода мысли и слова в американских кампусах находится под ударом. Американские университеты, бывшие центром академической свободы, «трансформируются в ретрансляторы политической корректности и единомыслия».
«Никто не понимает, что первая поправка важна только тогда, когда вы собираетесь кого-то оскорбить. Если вы не собираетесь, вам и ее защита не нужна», — пишет Ларри Флинт. Живая, здоровая и циничная Америка защищала право на оскорбление. Больная на всю голову нынешняя Америка боится оскорблений и готова отвечать на них насилием. Это симптоматично.
Итак, во что же я верю? Я верю, что вольный, пытливый разум индивидуума есть величайшая ценность на свете. За что я готов идти в бой? За право разума прокладывать себе дорогу в любом угодном ему направлении, свободно и самостоятельно. Против чего я должен бороться? Против любых идей, религий и правительств, ограничивающих или разрушающих в человеке личность.
Каждый имеет право на прошлое. Сильнейшие оставляют за собой право на будущее.
… Это проклятие. Право судить и право властвовать. Право на истину. Легко разобраться с дураком или зверем. Гораздо труднее с тем, кто считает себя сверхчеловеком. Умным, чистым и непорочным. Генералы, борющиеся за мир, правители, громящие коррупцию, извращенцы, осуждающие порнографию, — господи, мало ли их мы видели?
Это было в его власти, решать жить или умереть другим в одно мгновение, преодолевать боль или радость, запереть кого-нибудь от света навсегда или освободить. Никто не должен иметь такого права на деспотический контроль над другой душой.
Есть Право Уйти и Право Вернуться,
Есть Право Судить и Право Карать,
Есть Право Уснуть и Право Проснуться,
Есть Право Забыть И Не Вспоминать.
Что приглянулось тебе?
Есть Право Любить и Право Покинуть,
Есть Право Служить Прекрасным Мечтам,
Есть Право Царить, Сражаться И Гибнуть,
Есть Право Платить По Горьким Счетам.
Что улыбнулось тебе?
Есть Право Простить и Право Запомнить,
Есть Право Учить и Право Вести,
Есть Право Просить и Право Исполнить —
Как много тропинок! Куда идти?
Не поддавайся капризной Судьбе —
Выбери Путь по себе…
Выбирать, как умереть — неотъемлемое право каждого.
Право на ошибку тоже должно быть, ибо человек, который не ошибается, не имеет право на взлёт.
Заткнись. Я не ошибаюсь, я никогда не совершаю ошибок. У меня есть право решать. Мои слова сомнению не подлежат. У тебя нет права отвергать мои слова. Что я называю правильным и есть правильное. Ты пытался указывать мне что делать. Ты заслуживаешь смерти.
Милосердие не слабость, это право сильного.
Люди не могут дать силу праву и дали силе право.
— Я, Варвара Андреевна, вообще противник д-демократии. — (Сказал и покраснел). — Один человек изначально не равен другому, и тут уж ничего не поделаешь. Демократический принцип ущемляет в правах тех, кто умнее, т-талантливее, работоспособнее, ставит их в зависимость от тупой воли глупых, бездарных и ленивых, п-потому что таковых в обществе всегда больше. Пусть наши с вами соотечественники сначала отучатся от свинства и заслужат право носить звание г-гражданина, а уж тогда можно будет и о парламенте подумать.
От такого неслыханного заявления Варя растерялась, но на выручку пришел д'Эвре.
— И все же, если в стране избирательное право уже введено, — мягко сказал он (разговор, конечно же, шел по-французски), — несправедливо обижать целую половину человечества, да к тому же еще и лучшую.
Чтоб иметь право критиковать — надо верить в какую-то истину, — во что верите вы?
Человеческие объединения, их смысл определены лишь одной главной целью, — завоевать людям право быть разными, особыми, по-своему, по-отдельному чувствовать, думать, жить на свете.
Чтобы завоевать это право, или отстоять его, или расширить, люди объединяются. И тут рождается ужасный, но могучий предрассудок, что в таком объединении во имя расы, Бога, партии, государства — смысл жизни, а не средство. Нет, нет, нет! В человеке, в его скромной особенности, в его праве на эту особенность — единственный, истинный и вечный смысл борьбы за жизнь.
У каждой женщины есть право на секрет.
Правовое государство — химера. С древнейших времен существует только одно право — право сильного.
Лишние люди борются с лишними людьми за право быть лишними.
Я чувствую, что у меня есть право делать всё, что мне захочется. Но если я сделаю то, что вам не нравится, я думаю у вас есть право убить меня. Где ты найдешь более честную сделку, чем эта?
— Человек вправе сам решать, что ему нужно, а не получать указания сверху.
— Тут ты абсолютно прав. Вот понимаешь, вот вопрос: а что вы можете решить? Вот какие задачи вы можете решать, если вы неучи? Если вы несформированные личности с вашей нравственной отсталостью?
— Закон уже пробовал заставить меня говорить. Я знаю закон. Вы не можете меня заставить. У меня свои права. Так гласит закон.
— Закон остался там, за дверьми. По эту сторону двери мы оба за чертой закона. Ты знаешь об этом. В одном из самых больших цивилизованных городов мира мы оба живем в наших собственных маленьких джунглях. Но и в них тоже есть какой-то закон. Вернее — право. Убить или быть убитым.
Сам Свод законов неизменен, и все толкования только выражают мнение тех, кого это приводит в отчаяние.
Принципы правового государства в юриспруденции — это совсем не то, что аксиомы в геометрии, первые в пренебрежении у судей на всех уровнях судебной системы.
... юриспруденция любой страны показывает, что закон, едва он становится наукой и системой, перестает быть правосудием. Нетрудно убедиться в ошибках, к которым слепая преданность принципу классификации приводила обычное право, проследив, как часто законодательным органам приходилось вмешиваться и восстанавливать справедливость, которую оно успевало утратить.
Вспомним Нюрнбергский процесс. С точки зрения права это чистое безобразие, это ведь суд победителей над побежденными, причем там даже не было попыток это скрыть. Какое тут равенство сторон? Это суд, который судил по специально для него написанным законам. Был сознательно нарушен фундаментальнейший, самый важный принцип права: закон не имеет обратной силы. Решили, что имеет. И вздернули людей, многие из которых поступали строго в соответствии с законами своей страны, действовавшими тогда. Ужасными законами, варварскими, но законами.
Государства существуют лишь до тех пор, пока имеется господствующая воля, и эта господствующая воля считается равнозначащей собственной воле. Воля властителя – закон. Что помогут тебе твои законы, если им никто не следует, что значат твои приказания, когда никто не позволяет приказывать себе? Государство не может отказаться от притязания на то, чтобы определять волю единичного лица и рассчитывать на свое воздействие на нее. Для него безусловно необходимо, чтобы никто не имел собственной воли; если кто-либо обнаружил таковую, то государство должно было бы его исключить (запереть, изгнать и т. д.); если бы все имели свою отдельную волю, то они уничтожили бы этим государство, ибо оно должно хотеть быть господином всех, кого оно в себе заключает, и эту волю называют «государственной волей». Кто для того, чтобы существовать, должен рассчитывать на безволие других, тот – игрушка в руках этих других, как господин – игрушка в руках своего слуги. Если прекратится покорность, то неминуемо уничтожится и господство.
Ибо источник человеческих законов — источник смутный. Прозрачная струя нравственной правды едва видна в нём под наносом других, чисто исторических элементов, выражающих только фактическое соотношение сил и интересов в тот или другой момент. Поэтому справедливость, как добродетель, далеко не всегда совпадает с легальностью, или правдою юридическою, а иногда находится с нею в прямом противоречии, как сознано самими юристами: summus jus — summa in juria.
Революция есть не «спасение», а начало гибели. Она разнуздывает людей; она научает людей пренебрежению к праву и к закону. Народ, не уважающий права и закона, — потеряет все свои права и будет порабощен.
— Элль Вудс, мы юристы, а не группа защиты животных.
— Мы юристы, борцы за справедливость. А это точно несправедливо! В данном случае цена красоты слишком велика. Неужели это говорю я?... Но это так.
— Мы с вами должны бороться за интересы клиентов. Вы согласны?
— Да, но делать правильно. Разве это не в общих интересах?
— Кажется, Вы путаете правильное с законным. Вы же не думаете, что это одно и то же?
— Может перейдём к делу и обсудим ваше блестящее будущее?
— Простите, я не хотела Вас перебивать, но... Вы считаете, что если Манифик следует букве закона, издеваясь над невинными существами, то нас не должно это волновать?
Доброта — это своеобразный налог, который каждый из нас должен платить за право жить на этой планете.
Но у нас нет подлинного и ясного представления об истинном праве и о настоящей справедливости, и мы пользуемся только их тенью и очертаниями. О, если бы мы следовали хотя бы им! Ведь они проистекают из наилучших примеров, поданных нам природой и правдой.
Государство проявляет «власть» (насилие), единичному это не дозволено. Деятельность государства заключается в насилии; свое насилие оно называет «правом», насилие же каждой личности – «преступлением». Следовательно, преступлением называется насилие единичного лица, и только преступлением сокрушает он насилие государства, если он того мнения, что не государство выше его, а он выше государства.
Я сам решаю – имею ли я на что-нибудь право; вне меня нет никакого права. То, что мне кажется правым, – и есть правое. Возможно, что другим оно и не представляется таковым, но это их дело, а не мое: пусть они обороняются. И если бы весь мир считал неправым то, что, по-моему, право и чего я хочу, то мне не было бы дела до всего мира. Так поступает каждый, кто умеет ценить себя, каждый в той мере, в какой он эгоист, ибо сила выше права – с полным на это правом.
Всякое существующее право – чужое право, право, которое мне «дают», «распространяют на меня». Но разве я могу быть прав только потому, что все признают меня правым? А между тем, что такое право, которое я в государстве или обществе обретаю, как не право, данное мне чужими? Если глупец оправдывает меня, то я начинаю колебаться в своей правоте: я не желаю, чтобы глупец оправдывал меня. Но если и мудрый оправдывает меня, это все же еще не составит моей правоты. Моя правота совершенно не зависит от решений глупцов и мудрецов. Тем не менее мы до сих пор домогались именно такой правоты. Мы ищем правоты и обращаемся с этой целью к суду. К какому? К королевскому, церковному, народному суду. Может ли султанский суд решать вопросы о правоте иначе, чем соответственно тому, что султан постановил считать правым? Может ли он признать мою правоту, если она не совпадает с понятиями султана о правоте? Например, может ли суд признать правомерным решением государственную измену, если султан не признает ее таковой? Может ли цензурный суд даровать мне свободу слова и печати, право свободно высказывать свои мнения, если султан не пожелает признать за мною такого права?
Что же этот суд может дать мне? Он отстаивает правоту султана, а не мою: я там обрету чужую правоту. И только если эта чужая правота согласуется с моей, я тоже окажусь правым на этом суде.
Право цензуры. Для того, чтобы приговоры этого суда признать правосудием, надо считать и цензуру правом. Но все-таки, несмотря на это, думают, что суд дает защиту. Да, защиту против ошибки отдельного цензора: он защищает цензурного законодателя от неправильного толкования его воли, но по отношению к законодателю еще крепче утверждает закон, сообщая ему «священную силу права». Прав ли я или нет – об этом никто другой не может судить, кроме меня самого. Другие могут судить и толковать лишь о том, признают ли они за мною право и является ли оно правом и в их глазах.
Разве китайские подданные имеют право на свободу? Даруйте им это право, и вы увидите, как сильно вы ошиблись: они не умеют пользоваться свободой, и поэтому не имеют права на свободу, или, точнее, у них нет свободы, а потому они и не имеют права на свободу. Дети не имеют права на совершеннолетие, потому что они несовершеннолетние: то есть потому что они дети. Народы, не добившиеся полноправия, не имеют права на полноправие: выйдя из состояния бесправия, они приобретают права на полноправие. Другими словами: то, чем ты в силах стать, на то ты имеешь право. Все права и все полномочия я черпаю в самом себе. Я имею право на все то, что я могу осилить. Я имею право низвергнуть Зевса, Иегову, Бога и т. д., если могу это сделать, если же не могу, то эти боги всегда останутся относительно меня правыми и сильными, я же должен буду преклониться перед их правом и силой в бессильном «страхе Божием», должен буду соблюдать их заповеди и буду считать себя правым во всем, что я ни совершу согласно их праву, как русская пограничная стража считает себя вправе застрелить убегающих от нее подозрительных людей, действуя по приказу «высшего начальства», то есть убивая «по праву». Я же сам даю себе право убивать, пока я сам того не воспрещу себе, пока я сам не буду избегать убийства, не буду бояться его как «нарушения права».