Кино для меня — дорогой вид терапии.
— Я... немного страдаю боязнью успеха, поэтому иногда склонна к самосаботажу... Иии опять болтаю лишнее.
— Никогда не думали пообщаться с терапевтом по этому поводу?
— Я уже. Каждое утро перед зеркалом, пока чищу зубы.
Живи настоящим; не тормоши прошлое, спокойно лежащее в своей могиле; держи хвост пистолетом и обходи грязные лужи. Не обращайся к друзьям за психотерапией.
— Ну, она щедрая, как психотерапевт, любовница, друг и...
— Так, стоп. Вы спали с психотерапевтом.
— Что? Только в начале, потом она решила, что сексом платить не стоит. Соблюдает этику, понимаете ли.
— Моя мать, наверное, волнуется обо мне, да?
— Наверняка...
— Она — членососка. В смысле, буквально, членососка. Раньше постоянно отсасывала соседу. Мой отец об этом узнал и ушел. Бросил меня с этой членосоской. Можете себе представить? Это же вообще?
— Слыхал и похуже.
— Круто. Расскажите что-нибудь? Люблю всякие истории.
Душевную рану можно вылечить с помощью карандаша и бумаги. Нужно только уединиться, быть честным, не отвлекаться, не бояться поплакать. А когда речь идёт о запрятанных душевных ранах, слез всегда много, но они всегда — благо, всегда.
У каждого из нас своё заклятие, но едва разгадаешь его, оно тает. И приходит та самая ясность и легкость бытия, которую мы где только не искали, пока не отважились отправиться в самый страшный и темный мир — мир губительных и закольцованных моделей поведения нашего прошлого, наших предков, их страхов, ошибок и тайн.
Да, придётся покопаться в земле с червями, чтобы закопать что-то старое и посадить что-то новое. Но кто копается в земле — получает плоды.
Если вы хотя бы отчасти виновны в смерти собственного психотерапевта, жить с этим нелегко, в особенности потому, что у вас больше нет психотерапевта, который помог бы вам справиться с проблемой. Иногда ирония буквально плюет вам в лицо.
— И она [мама] всё время: «Ой, ты не можешь пойти, потому что ты другая. Ты не должна подвергать себя». Она даже использовала Вас в качестве аргумента: «Ох, только подумай, что бы сказал Кестер».
— И что она думала я скажу?
— Она сказала, что Вы бы посчитали это плохой идеей. Она знает не обо всём, о чём мы здесь говорим. Она не знает о том, какую работу мы проделали, чтобы я стала смелой и уверенной в себе. Она постоянно напоминает мне о том, что я больна.
— Я согласен с твоей мамой.
— Нет, Вы так не думаете.
— Ты выздоравливаешь после тяжелой болезни. Если бы твоя нога была сломана, ты бы попыталась бежать марафон спустя всего лишь 2 месяца?
— Значит, Вы всё ещё думаете, что я нездорова? С кем Вы ругались? На прошлой неделе, на автостоянке. Я видела Вас. Как я могу позволить себе слушать кого-то, чья жизнь в ещё большем беспорядке, чем моя? В чём вообще смысл этих сеансов?
— Понять, что подтолкнуло тебя к краю и предотвратить это в будущем.
— О, Вы всегда задаёте вопросы. Зачем ты причиняешь себе боль, почему ты сходишь с ума? Иногда в этом НЕТ причины. Я просто делаю это! Находиться тут и выслушивать вопросы об этом каждый божий день. Так я не могу оставить это в прошлом! Мне было скучно. Я была одинока. У меня не было друзей. Сейчас я, наконец, популярна. А Вы снова хотите заставить меня чувствовать себя другой.
— Вот ведь удивительно, Инга, — произнесла Лиза. – Почему так получается, что жизнь может казаться абсолютно не нужной или абсолютно осмысленной в зависимости всего от одного решения? Вот я прожила довольно долго в нашем корпусе. В основном там живут люди повзрослей меня или, наоборот, помладше. Подростки. Кто-то из них так и продолжает грустить и тормозить. А кто-то вдруг находит смысл существования. Вдруг ни с того ни с сего начинает, например, рисовать. Или пишет роман. Или вдруг решает стать архитектором. А она девушка со второго этажа вдруг поняла, что просто хочет родить ребенка и выйти замуж. Но больше всего меня поразил старичок с пятнадцатого. Он решил продать свой дом и на эти деньги отправиться в кругосветку. Уехал позавчера, абсолютно счастливый. Что же получается? У каждого из нас есть какой-то тайный смысл жизни, и мы его из себя раскапываем? Открываем? Вот Вы как считаете, всё уже заложено в нас, а мы только должны копать, копать и копать, пока не раскопаем?
Инга помедлила с ответом.
— Знаешь, Лиза, я не уверена, что этот процесс заключается в том, что вы раскапываете свои смыслы. По-моему, всё обстоит гораздо сложнее и интереснее. Особенно у творческих людей. Вы не раскапываете смыслы, вы их создаете. Как будто ловите идеи из космоса и показываете их миру и себе самим. Чудес так много вокруг, и внутри вас, в ваших мыслях и чувствах. Вы можете придумать всё что угодно. И поверить в это. И сделать своим. И показать другим людям, чтобы и они тоже смогли это примерить на свою жизнь.
— Я понимаю Фрейда, я знаком с концепцией терапии. Но в моем мире такие вещи не прокатывают! Могу я быть счастливым? Наверное. Все могут.
— У вас депрессия? Вы чувствуете себя подавленным?
— Ну... с тех пор, как улетели утки... Да.
Для каждого пациента терапевт должен создавать свой язык терапии.
— Догадайся, что я сказал этому обдолбанному сукину сыну, чтобы он опустил пушку.
— И что же ты ему сказал, пап?
— Я сказал ему: «Брат мой, попробуй ответить себе всего на два вопроса. „Кто я есть? И как мне стать самим собой?“» Это и есть основа персонализированной терапии. Нужно, чтобы клиент почувствовал собственную значимость и что он способен вылечить себя сам. Так что запомни эти слова.
— …Скажи, стоит ли Анджеле начать сеансы [психотерапии]? Когда ты этим занялась, ей тоже захотелось. Каков мой долг как супруга?
— Не пускать! Найди ей любовника, отправь ее в Югославию, все, что угодно, только не это! От этого страшно деградируешь. Это перевернет ее вверх тормашками, а она у тебя — само спокойствие. То есть сама не знает про свою неврастению. Так там ее живо просветят.
При нем всегда был блокнот, и время от времени, когда мы разговаривали, он делал в нем заметки. Я из-за этого нервничал, но он разрешил мне заглядывать в его записи, когда я только захочу. Он никогда не писал ничего похожего на «ну и урод» или «этот парень псих» — просто делал пометки, чтобы ничего не забыть. У него наверняка был где-то другой блокнот, куда он записывал «ну и урод», но мне он его не показывал.
А если такого блокнота не было, то после такого пациента, как я, он должен был его завести.
Очевидно, кошмары как-то помогают нам справляться со стрессами реального времени.
— Обожаю психотерапию!
— А, ты уже бывал?
— Всего один раз, в детстве. Когда мама... погибла.
— А, твоя мама...
— Но с этим всё нормально! То есть, это не то чтобы совсем нормально — я был бы рад, будь она жива, — просто я уже справился с этим. Думаю, не стоит это записывать.
— Я записываю для себя. Вас никто тут не осудит.
— Да, мы знаем.
— Мой папа тоже погиб. Это можете записать.
— Итак, Барри. Айрис немного рассказала мне о вас во время нашего разговора. Скоро женитесь?
— Да... Да, мы проделали долгий путь...
— Ага...
— Сперва мы с ним вместе выросли... Затем я была помолвлена с другим...
— А, ясно.
— Тоже стоит записать? Кстати, он тоже погиб.
— Вижу, у вас обоих было много потерь...
— Ну... не-ет, не то чтобы...
— ... Эдди и Ронни...
— ... Ну да, чуть-чуть...
— ... Моя мама... Ха-Эр...
— ... самую малость...
— ... Лора...
— ... было...
— ... Снарт...
— ... много похорон.
— Да.
Каждый день я хожу в колледж. Такое дерьмо. Это как участвовать в социальном эксперименте, где держат кучу людей в одном здании, и единственное их сходство — возраст. Вследствие этого там обитают люди, которые пытаются приспособиться, а учителя вдалбливают нам установку: «прояви себя, или жизнь твоя ничто. Выучи эту средневековую поэму или озвучь гипотезу о значимости французской революции или ты бесполезен для общества». Я чувствую отвращение от всего этого. А когда я чувствую отвращение — я счастлив, потому что, я понимаю, что — это не я. Они — это не я. И никогда не будут. От этого мне сносит крышу.
Психотерапевты очень важны. Без них мы очень ненадёжные рассказчики собственных историй.
Единственным преступлением Ганнибала было воздействие.
— Я отвратительный человек, Кестер.
— Почему ты так говоришь?
— Моя мама спросила меня, переживаю ли я за нового ребёнка. И я сказала «Нет». И самое страшное, что я действительно имела в виду именно это. Я не переживаю. Мне кажется, что я всё порчу. И чем больше я стараюсь всё исправить, тем хуже всё становится. Это касается не только мамы. Это и мои друзья. И Хлоя.
— Потому что ты не сможешь исправить других людей, пока не исправишь себя.
— Но я не могу исправиться. Потому что я сумасшедшая.
— Ты не сумасшедшая. Если ты хочешь быть хорошим человеком для других людей, вот откуда ты должна начать.
— Я пыталась хорошо к себе относиться!
— Неужели?! Потому что только что ты сказала мне, что ты отвратительный человек. Ты просто используешь то, что происходит с Хлоей или с твоей мамой как ещё одну причину ненавидеть себя.
— На каждом сеансе Вы говорите мне, что мне нужно полюбить себя, что мне нужно начать больше себе нравиться. В течении многих месяцев. Вы как заезженная пластинка. Но Вы никогда не говорите мне как начать или когда начать или откуда!
— Хорошо, мы начнём прямо сейчас! Не сегодня вечером, не завтра, не после этой чашки чая. Мы начнём ПРЯМО СЕЙЧАС. Закрой глаза. Теперь расскажи мне о том, что тебе не нравится в себе, но будь честной. Не умничай, не злись. Будь честной.
— Я толстая. И я уродина. И я всё порчу.
— Постарайся вспомнить как долго ты себя так чувствуешь.
— Не знаю. С девяти или десяти лет.
— Т. е. такое мнение о себе ты создала уже давно. Открой глаза. Я хочу, чтобы ты представила десятилетнюю версию себя, которая сидит прямо тут на этом диване. Вот эта маленькая девочка, которая впервые поверила, что она толстая и уродливая, и она смущает. Я хочу, чтобы ты представила, что она сидит здесь и сейчас. Скажи этой девочке, что она толстая.
— Я не буду этого делать.
— Скажи ей, что она уродина.
— Я не хочу.
— Скажи ей, что она обуза, никчёмная, бесполезная. Потому что это то, что ты делаешь каждый день по отношению к себе. Итак, ты думаешь, что она уродина?
— Нет.
— Или толстая?
— Нет.
— Или обуза? Или ужасная? Или бесполезная?
— Просто прекратите! Нет! Хорошо? Нет.
— Что бы ты сказала этой маленькой девочке? Если бы она рассказала тебе о том, как воспринимает и чувствует себя, что бы ты ей сказала?
— Что она в порядке. Что она прекрасна.
— Именно это тебе нужно сказать самой себе. Каждый раз, когда ты чувствуешь тревогу, страх, панику, ты должна успокоить себя так же, как успокаивала бы эту маленькую девочку. Ты должна сказать себе, что всё будет хорошо. Если ты сможешь это, то я обещаю тебе, что ты сможешь всё, что угодно.
Ты удивишься на что готовы пойти люди, чтобы избежать того настоящего, что причиняет им боль изнутри. В этом и состоит моя работа. По сути, я занимаюсь пытками. Мои методы пыток заключаются в том, что я прошу вас доверять людям. Прошу вас выпустить контроль из своих рук. Но если бы ко мне люди относились так, как они относились к вам, мне бы тоже захотелось сесть в туалете и спрятаться от окружающего мира.
Я прохожу новую терапию. Она называется фильтр. Нужно слушать только приятные и легкие красивые разговоры. А неприятные только при необходимости.
— Рик, почему вы солгали дочери?
— Чтобы не ехать сюда.
— Почему вы не хотите быть здесь?
— Потому что я не уважаю терапии, потому что я учёный. Потому что я живу тем, что изобретаю, созидаю и разрушаю. Я изменяю мир, если меня что-то в нём не устраивает. Визит в офис в торговом центре с целью общения с послом типичности, который объясняет значение слов, никому никогда не помогал. Возможно, помогает людям забыться и перестать паниковать, но это склад *отрыжка* ума животных, которых мы едим. А мне такое не нужно. Я же не корова. Я огурчик! Когда хочу им быть...
Наша концепция нашей собственной природы служит препятствием на пути реальных прорывов в теории и практике психотерапии. Мы мало продвинулись в нашей концепции человеческой природы со времен Фрейда.