У вас больше не возникает этических проблем, Ганнибал. Теперь они лишь эстетические.
— Почему Ганнибал просто тебя не убил?
— Потому, что он хочет быть моим другом.
Я хочу, чтобы вы признали меня... Я хочу воцариться на вашем пьедестале...
Мясо горько от того, что оно мертво.
Очевидно одно, что человек мертв.
Я положил свою руку на её бьющееся сердце. Услышал звук её живого голоса. Звук живой женщины. Как странно. Я не хочу отдавать её Дракону.
Без костей нет холодца. Без моментов нет жизни.
Я предоставляю ингредиенты. А вы рассказываете мне, что нам с ними делать.
Я ведь не просто результат твоего влияния. Я не продукт. Я отбросил добро и зло ради бихевиоризма.
В обозримом будущем, я хотел бы быть не мёртвым.
Ты не хочешь, чтобы в моей жизни было что-то, кроме тебя.
Мы — аранжировка углерода.
У тебя есть кто-то несломанный лучше меня сломанного?
Пока не начали, предупреждаю: тут нет ничего вегетарианского.
— Думаю, Джек видит вас маленькой хрупкой чашечкой. Из тонкого фарфора, только для особых гостей.
— А кем меня представляете вы?
— Мангустом, которого я бы хотел иметь дома, если туда заберется змея.
Стокгольмский синдром — пассивная психологическая реакция на нового хозяина, важнейший инструмент выживания. Либо приспособишься к тому, кто тебя поймал, либо тебя съедят.
— Ганнибал влюблен в меня?
— Может ли он ежедневно чувствовать голод по Вам и питаться одним лишь Вашим видом? Да.
— Рад тебя видеть.
— Если бы я видел тебя каждый день, всегда, Уилл, я бы запомнил это время.
— Странно видеть тебя напротив. Созерцать твои остаточные образы. В местах, где ты не был годами.
— Вы боитесь одиночества?
— Я боюсь боли... А одиночество это ноющая боль. Разве нет?
— Иногда.
— Улитки следуют своей природе, как и те, кто их ест.
— Светлячки долго не живут.
— Лучше быть собой на мгновение, чем не быть никогда.
— Уилл Грэм так не считает.
— У насекомого отсутствует мораль и угрызение совести. Уилл, борется с неизбежными переменами.
— Почти любого можно научить сопротивляться инстинктам, пастушья собака не ест овец.
— Но хочет...
Мы создаем сказки и принимаем их. Наши разумы выдумывают фантазии всех сортов, когда мы не хотим во что-то верить.
Сохранить энтропию невозможно. Она постепенно становится беспорядком.
— Вы были примерным эти два года.
— Не было шанса пошалить.
Ты одинок, потому что уникален.
— Её совершенно не интересует скучная правда. Не уважает границы.
— Психопаты не признают границы. И журналисты.
— Я медленно усыхаю. А эта вещь с каждым днем все больше. Но мне хорошо.
— Вам и будет хорошо. До того момента, когда перестанет.
Делать плохие вещи с плохими людьми заставляет вас чувствовать себя хорошо.
Гастрономически примитивный орган — сердце. А каким оно стало символом жизни... И того, что делает нас людьми — и плохого, и хорошего, любви и боли.
Я не отравил тебя, Тобиас. Я не поступил бы так с едой.
Мы слишком любопытны, чтобы довольствоваться идеалами.
Человек замечает то, что уже у него на уме.
— Ты находишь удовольствие в пороке, а потом ругаешь себя за него.
— Ты находишь. Я с ним мирюсь. У меня нет твоего аппетита.
Пистолетам не достает откровенности.
Великими нас делает ощущение смертности.
— Мэйсон невежлив. А невежливость мне до жути... мерзка.
— Подумываете съесть его?
— Пожирать наглость стоит при любом удобном случае.
Сочувствие — то же, что и плевок в щеку.
Не сложно увидеть ложь, пролетающую над головой, но практически невозможно подстрелить.
По-настоящему можно знать только того, кого любишь. Любовь позволяет нам разглядеть потенциал человека. С её помощью те, кого мы любим, смогут осознать свой потенциал. Благодаря любви, этот потенциал реализуется.
Любой выбор порождает возможность сожаления. Жизнь без сожаления — это не жизнь. Сожалеешь не о том, чего не сделал, а о том, что мог бы сделать.
Любую печаль можно вытерпеть, если превратить ее в историю.