Ты построил свой тихий мирок, замуровал наглухо все выходы к свету, как делают термиты.
Ты свернулся клубком, укрылся в своем обывательском благополучии, в косных привычках, в затхлом провинциальном укладе, ты воздвиг этот убогий оплот и спрятался от ветра, от морского прибоя и звезд.
Ты не желаешь утруждать себя великими задачами, тебе и так немалого труда стоило забыть, что ты — человек.
Никто вовремя не схватил тебя и не удержал, а теперь уже слишком поздно. Глина, из которой ты слеплен засохла и затвердела, и уже ничто на свете не сумеет пробудить в тебе уснувшего музыканта, или поэта, или художника, который, быть может, жил в тебе когда-то.
Жизнь научила нас тому, что любовь состоит не в том, чтобы не отрывать друг от друга глаз, а в том, чтобы смотреть вместе в одном направлении.
(Жизнь научила нас тому, что любовь состоит не в том, чтобы смотреть друг на друга, а в том, чтобы смотреть вместе в одном направлении.)
(Любить — это не значит смотреть друг на друга, любить — значит вместе смотреть в одном направлении.)
Настанет день, и в юной девушке просыпается женщина... И тогда появляется какой-нибудь дурак. И неизменно проницательный её взор впервые обманывается и видит дурака в самом розовом свете. Если дурак прочитает стихи, его принимают за поэта... Отдают ему своё сердце — дикий сад, а ему по вкусу только подстриженные газоны. И дурак уводит принцессу в рабство.
Со смертью каждого человека умирает неведомый мир.
Отдаленность измеряется не расстоянием.
Когда мы осмыслим свою роль на земле, пусть самую скромную и незаметную, тогда лишь мы будем счастливы.
В жизни так мало настоящей дружбы, привязанностей, любви, потеря которых оставляла бы неизгладимые следы.
Нет, никто никогда не заменит погибшего товарища. Старых друзей наскоро не создашь. Нет сокровища дороже, чем столько общих воспоминаний, столько тяжких часов, пережитых вместе, столько ссор, примирений, душевных порывов. Такая дружба — плод долгих лет. Сажая дуб, смешно мечтать, что скоро найдешь приют в его тени.
Кто долго жил всепоглощающей любовью, а потом её утратил, иной раз устаёт от своего благородного одиночества.
Мир стал пустыней, и мы все жаждем найти в ней товарищей; ради того, чтобы вкусить хлеба среди товарищей, мы и приемлем войну. Но чтобы обрести это тепло, чтобы плечом к плечу устремиться к одной и той же цели, вовсе незачем воевать. Мы обмануты. Война и ненависть ничего не прибавляют к радости общего стремительного движения.
Он был свободен, да — слишком свободен, слишком легко он ходил по земле. Ему не хватало груза человеческих отношений, от которого тяжелеет поступь, не хватало слёз, прощаний, упрёков, радостей — всего, что человек лелеет…
Он был свободен, а значит, у него было самое дорогое: право добиваться любви, право идти куда вздумается и в поте лица добывать свой хлеб. Так на что ему деньги... они не утолят острое, жгучее, точно голод, желание быть человеком среди людей, ощутить свою связь с людьми.
Каторга там, где удары кирки лишены смысла, где труд не соединяет человека с человеком.
Последний школяр на отделении точных наук знает о законах природы куда больше, чем знали Декарт и Паскаль. Но способен ли школяр мыслить, как они?
Истина — это то, что делает мир проще, а не то, что обращает его в хаос. Истина — не то, что доказуемо. Истина — это простота.
Истина человека — это то, что делает его человеком... Истина не лежит на поверхности... Если именно эта религия, эта культура, эта мера вещей, эта форма деятельности, а не какая-либо иная дают человеку ощущение душевной полноты, могущество, которого он в себе и не подозревал, значит, именно это и есть истина человека.
Для одних истина заключалась в том, чтобы строить, для других она в том, чтобы обживать.
Так устроена жизнь. Сперва мы становимся богаче, ведь много лет мы сажали деревья, но потом настают годы, когда время обращает в прах наши труды и вырубает лес. Один за другим уходят друзья, лишая нас прибежища. И, скорбя об ушедших, втайне еще и грустишь о том, что сам стареешь.
То, что даёт смысл жизни, даёт смысл и смерти.
Работая только ради материальных благ, мы сами себе строим тюрьму. И запираемся в одиночестве, и все наши богатства — прах и пепел, они бессильны доставить нам то, ради чего стоит жить.
Мы впивали чары пустыни. А другие, может быть, выроют в ее песках нефтяные скважины и разбогатеют, торгуя ее соками. Но они опоздали. Ибо недоступные пальмовые рощи и нетронутая пыль ракушек отдали нам то, что было в них всего драгоценнее: они дарили один только час восторга — и этот час достался нам.
Чтобы нас освободить, надо только помочь нам увидеть цель, к которой мы пойдем бок о бок, соединенные узами братства, — но тогда почему бы не искать такую цель, которая объединит всех?
Мы яростно спорим, слова у нас разные, но за ними – те же порывы и стремления. Нас разделяют методы – плод рассуждений, но цели у нас одни.
Мы дышим полной грудью лишь тогда, когда связаны с нашими братьями и есть у нас общая цель...
И вот сейчас я думаю — смешно, нелепо, но мне кажется, не зная, на что опереться, я выбрал это направление просто потому, что оно спасло в Андах моего друга Гийоме, которого я так долго искал. Я этого не сознавал, но оно так и осталось для меня направлением к жизни.
Земля помогает нам понять самих себя, как не помогут никакие книги. Ибо земля нам сопротивляется. Человек познает себя в борьбе с препятствиями.
Человек познает себя в борьбе с препятствиями. Но для этой борьбы ему нужны орудия.
Мы не умеем предвидеть самое главное. Кого из нас не обжигала жарче всего нежданная радость среди несчастий? Ее не забыть, о ней тоскуешь так, что готов пожалеть и о несчастьях, если с ними пришла та жаркая нечаянная радость. Всем нам случалось, встретив товарищей, с упоением вспоминать о самых тяжких испытаниях, которые мы пережили вместе.
В жизни каждое положение — это особый мир, его законы можно постичь только изнутри.
Не в том дело, чтобы проливать слезы над вечно незаживающей язвой. Те, кто ею поражен, её не чувствуют. Язва поразила не отдельного человека, она разъедает человечество. И не верю я в жалость. Меня мучит забота садовника. Меня мучит не вид нищеты, — в конце концов люди свыкаются с нищетой, как свыкаются с бездельем. На Востоке многие поколения живут в грязи и отнюдь не чувствуют себя несчастными. Того, что меня мучит, не излечить бесплатным супом для бедняков. Мучительно не уродство этой бесформенной, измятой человеческой глины. Но в каждом из этих людей, быть может, убит Моцарт.
Ждал, что жизнь подаст мне знак, — и не дождался.
Тем, кто ждёт, приговор не объявлен.
Врач, осматривая больного, не слушает стонов: врачу важно исцелить человека. Врач служит законам всеобщего.
Спасение в том, чтобы сделать первый шаг. Еще один шаг. С него-то все и начинается заново...
Да, не в том чудо, что дом укрывает нас и греет, что эти стены – наши. Чудо в том, что незаметно он передает нам запасы нежности – и она образует в сердце, в самой его глубине, неведомые пласты, где, точно воды родника, рождаются грезы…
Так мы извлекали из забвения, из невообразимой дали мельчайшие подробности, о которых понятия не имеет ни один географ. Ведь географов занимает только Эбро, чьи воды утоляют жажду больших городов. Но им нет дела до ручейка, что прячется в траве западнее Мотриля, — кормилец и поилец трех десятков полевых цветов.