Я так боюсь потерять то, что люблю, что запрещаю себе любить.
Я только надеюсь, что ты никого не будешь любить так же сильно, как я тебя.
— Я не хочу причинять тебе боль.
— Ты делаешь только больнее, когда не хочешь причинять боль.
Я подумал: плохо, что приходится жить, но ещё хуже, что живёшь только однажды, потому что будь у меня две жизни, я бы прожил одну из них с ней.
Ей нужно подтверждение моей любви, только это всем друг от друга и нужно, не сама любовь, а подтверждение, что она в наличии, как свежие батарейки в карманном фонарике из аварийного набора в шкафу в коридоре.
— Люди меня достали.
— В чем, по-твоему, причина?
— Слишком много чувствую. Вот в чем причина.
Я потерял единственного человека, с которым мог бы разделить свою единственную жизнь.
Порой мне чудится, будто я слышу, как прогибается мой хребет под тяжестью всех тех жизней, которые я не проживаю.
Попробуй жить так, чтобы ты мог всегда сказать правду.
Жизнь уходила на то, чтобы на нее зарабатывать.
[...] это был один из лучших дней в моей жизни; день, который я прожил не думая о жизни.
Ты обещала притворяться, что любишь меня, покуда я не умру, а вместо этого притворяешься, что я умер.
Его взгляд залатал дыру в самом центре моего существа.
Сколько людей проходит через твою жизнь! Сотни тысяч людей! Надо держать дверь открытой, чтобы они могли войти! Но это значит, что они могут в любую минуту выйти!
Она умерла у меня на руках, повторяя: «Я не хочу умирать». Вот что такое смерть. Неважно, какая на солдатах форма. Неважно, современное ли у них оружие. Я подумала, если бы все видели то, что видела я, мы бы никогда больше не воевали.
Я читал в National Geographic про то, как когда животное думает, что может погибнуть, оно напрягается и беснуется. Но когда оно знает, что погибнет, становится совсем спокойным.
«Будет обидно умереть, не прокатившись на «Циклоне», — сказал он. «Будет обидно умереть», — сказал я.
Я не считала, что он мне обязан. Я не считала, что обязана ему. У нас были взаимные обязательства, а это совсем другая область.
Я застегиваюсь на все молнии внутри самого себя.
Не изношена, а стерта до дыр.
К вечеру он достигал желаемого: он был один в океане своего горя, один в омуте своей бесцельной вины, один, даже в своем одиночестве. Я не грущу, — снова и снова повторял он. — Я не грущу. Как будто надеялся однажды убедить себя в этом. Или обмануть. Или убедить других — единственное, что хуже самой печали, — это когда ты не можешь скрыть её от других. Я не грущу. Я не грущу. А ведь жизнь его, подобно пустой белой комнате, была полна неограниченными возможностями для счастья. Когда он засыпал, сердце сворачивалось в изножье его кровати, точно домашний зверек, живущий сам по себе. Но наутро оно вновь оказывалось в клетке, за решеткой ребер, немного отяжелевшее, ослабевшее, но, как и прежде, работающее без сбоев.
Когда кажется, что одинок, значит, одинок. В этом суть одиночества.
Я ощущала одиночество сильнее, чем если бы была одна.
Это папа?
Возможно.
Но даже если не папа, то все равно человек.
Я вырвал эти страницы.
Я сложил их в обратном порядке: последнюю — сначала, первую — в конце.
Когда я их пролистал, получилось, что человек не падает, а взлетает.
Если бы у меня еще были снимки, он мог бы влететь в окно, внутрь здания, и дым бы всосался в брешь, из которой бы вылетел самолет.
Папа записал бы свои сообщения задом наперед, пока бы они не стерлись, а самолет бы долетел задом наперед до самого Бостона.
Лифт привез бы его на первый этаж, и перед выходом он нажал бы на последний.
Пятясь, он вошел бы в метро, и метро поехало бы задом назад, до нашей остановки.
Пятясь, папа прошел бы через турникет, убрал бы в карман магнитную карту и попятился бы домой, читая на ходу «Нью-Йорк Таймc» справа налево.
Он бы выплюнул кофе в кружку, загрязнил зубной щеткой зубы и нанес бритвой щетину на лицо.
Он бы лег в постель, и будильник прозвенел бы задом наперед, и сон бы ему приснился от конца к началу.
Потом бы он встал в конце вечера перед наихудшим днем
И припятился в мою комнату, насвистывая I am the Walrus задом наперед.
Он нырнул бы ко мне в кровать.
Мы бы смотрели на фальшивые звезды, мерцавшие под нашими взглядами.
Я бы сказал: «Ничего» задом наперед.
Он бы сказал: «Что, старина?» задом наперед.
Я бы сказал: «Пап?» задом наперед, и это прозвучало бы, как обычное «Пап».
Я всю жизнь учусь чувствовать меньше.
Каждый день я чувствую меньше.
Это старость? Или что-то похуже?
Нельзя отгородиться от грусти, не отгородившись от радости.
Война! <...> Мы убиваем друг друга без всякой цели. Человечество воюет против себя, и это кончится только тогда, когда воевать станет некому.
— А вы знаете, что за последние 3500 лет цивилизованный мир прожил без войн всего 230 лет?
Он сказал:
— Назови мне эти 230 лет, тогда я тебе поверю.
— Назвать не смогу, но я знаю, что это правда.
— И о каком цивилизованном мире ты говоришь!
Девять из десяти значимых людей связаны либо с деньгами, либо с войной!
Родители всегда знают больше детей, зато дети всегда умнее родителей.
Я хотела ребенка.
Что это значит — хотеть ребенка?
Я проснулась однажды утром и поняла пустоту внутри себя. Я поняла, что могу пренебречь своей жизнью, но не жизнью, которая будет после меня. Я не могла этого объяснить.
Потребность возникла раньше, чем объяснение.
— Я не умнее тебя, просто я более эрудирован, чем ты, и то только потому, что я старше. Родители всегда эрудированнее, чем их дети, но дети умнее родителей.
Оптимист настроен конструктивно и надеется на лучшее. Пессимист — циник и критикан.
Я о многом хотела поговорить. Но знала, что ему будет больно. Поэтому я зарыла это в себе — пусть мне будет больно.
Не мир страшен, а то, что в нем полно негодяев!
Того, кто не хочет верить, ничто не убедит. Зато тому, кто хочет, есть за что уцепиться.
Дай Бог, чтобы тебе никогда не пришлось думать о ком-нибудь столько же, сколько я думаю о тебе.
Мои мысли миллион раз уводили меня прочь от радости, но ни разу к ней не приблизили.
Он знал, что слова «я люблю тебя» означают также «я люблю тебя сильнее всех, кто когда-либо тебя любил или полюбит», а также «я люблю тебя так, как никогда никого до этого не любил и не полюблю».
ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ ПЕЧАЛИ:
Печаль дочитываемой книги.
Кому нужно прошлое, думала я, как всякий ребенок. Я не предполагала, что прошлому могу быть нужна я.