– Какая дорога правильная, отче? – спросил он наконец. – Как распознать ее среди других дорог?
– Если движешься в том направлении, в котором твой страх растет, ты на правильном пути.
Ты говоришь — язык. Во сне мы понимаем все языки. Сон — наша родина времен Вавилонской башни. Во сне мы говорим одним, единым и великим праязыком, общим для всех нас, живых и мертвых... Зачем тогда войны? Почему нужно двигаться в истории назад. Каждое убийство — это отчасти и самоубийство.
Любой день содержит хоть что-то разумное, и любой цветок – хоть немного меда.
... в морях есть такие рыбы, которые могут выдержать только строго определенное количество соли. И если вода окажется более соленой, чем они переносят, у них начинается помутнение разума. Так же обстоит дело и с нами. Потому что человеческое счастье как соль. Когда его слишком много, теряешь рассудок.
Больше всего люди ненавидят именно то, благодаря чему живут.
Есть истины, которым человек помогает умереть, – сказала она, – и сам человек – это истина, которая умирает.
... мёртвые молодыми не бывают.
... никогда не известно, кто кого на самом деле убил – победитель побежденного или побежденный победителя.
Они были счастливы среди общего несчастья, им сопутствовал успех среди общего поражения. И это им не прошло даром.
Слезы предают даже после того, как высохнут...
Ей казалось, что по ее лицу можно прочитать все мысли, а по слезам не только мысли, но и сны.
Любой народ всегда остается ребенком. Он постоянно растет, и ему постоянно становится тесен его язык, его дух, его память и даже его будущее. И поэтому каждый народ должен время от времени менять костюм, который снова и снова становится ему коротким, сковывает движения и трещит по швам оттого, что сам он растет. Это одновременно трудно и радостно.
Я не видел его с тех пор, как камень похудел, а ветер прибавил в весе.
... государство – это необходимое зло. Самое большое, чего можно ждать от государства, – это чтобы оно не плевало тебе в тарелку.
Этот из двух кровей замешен – сербской и греческой. Бессонницу хочет превратить в радугу, а сон – в лавку, где торгуют.
У меня есть имя рыбы. Еще мне нужна рыба, и буду сыт.
– Спасибо, матушка. Но я не собираюсь жениться.
– А мне что тогда прикажешь делать? Болеть твоей молодостью, пока ты от нее выздоравливаешь?
Да, половина жизни себе, а половина — Божьей истине. Так и должно быть.
Я прекрасно знаю, кто я и что я, – снова прервал ее поручик. – Я из тех, кому люди плюют на руки, когда работает, и в тарелку, когда ест. Я из тех, кто глотает шпаги и мрак, сигает из огня в полымя, а моя левая нога не желает добра правой. В одном кармане у меня растет пшеница, в другом – трава, душу свою ношу в носу, а все меня учат чихать. У отца моего только иногда облако набегает на солнце, а мне то дождь льет в миску, то снег валит в кровать. Я из тех, кто вилкой чешется и ножи в землю сажает да растит зубы, потому что ложки у меня не растут, пока я ем…
Что клюет курица? Пшеницу. А чем кормят часы? Тиканьем, милый мой. Послушай, они клюют и тикают одно и то же: сей-час! сей-час! сей-час!