За эйфорические всплески всегда надлежит расплачиваться ощущением полнейшего вакуума под сердцем.
Любят не того, кто возбуждает, а того, за кого страшно.
Жить – значит быть уязвимым. Любить – значит бояться. А кто не боится – тот спокоен, как удав, и не может любить.
... каждому человеку судьба нальёт столько литров удачи, сколько поместится в бензобак его смелости.
... если не решиться посмотреть судьбе в глаза, она обязательно догонит и пнёт в спину.
Мира, каким вы его видите, не существует. Каким вы его воображаете — не существует и в помине. Некоторые вещи кажутся вам очевидными, а их просто нет.
— Свобода, — сказал полицейский в камуфляже, с резиновой дубинкой у пояса, — это всегда одиночество. Чем совершеннее свобода — тем полней одиночество.
— Что? — удивился он.
— Я это говорю к тому, что любая привязанность есть первый шаг к рабству, — охотно пояснил полицейский, оставляя свой пост возле обменного ларька и подходя ближе.
— Вряд ли, — нерешительно сказал он.
— Да-да, — ради убедительности полицейский коснулся наручников, болтающихся у него на поясе рядом с дубинкой. — Именно так. Даже если это привязанность к домашним тапочкам. Или к единственному сорту сигарет. Или к стране. Особенно к стране.
— Я не курю, — сказал он. — И у меня нет домашних тапочек.
— Значит, вы очень одиноки, — сказал полицейский. — Я вам завидую.
Послушай... Если ты поймал муравья и муравей просит тебя — человеческим голосом — просто отпустить его. Просто. Не давить между пальцами. Может быть, всё-таки можно отпустить? Чтобы было потом приятно вспомнить? Это ведь высшее проявление власти над живым существом — отпустить его...
Дружище, я не могу быть с тобой рядом.
Больше всего на свете я хочу быть с тобой рядом. Но я не могу! Это было бы подло, понимаешь.
Я — как серная кислота, которая полюбила синицу, маленькую птицу с чёрными внимательными глазами.
Земля боится весны. Тает лед, разрывая жилы. Напрягаются и лопаются почки — это боль… это роды. Старое, не успевшее отжить свое, схлестывается с молодым, не успевшим войти в силу…
— Успех — это когда о вас все знают?
— Нет. Успех — это когда ты можешь изменить мир. Хоть чуть-чуть. Именно ты, своей волей. Успех — это власть, если хочешь знать...
Некоторые тайны нельзя не раскрыть. Некоторые — лучше не трогать.
— Человек, не имеющий цели, подобен ключу, не имеющему замка.
И почему ты думаешь, что распорядился своей жизнью правильно, а я — я выбрать для себя не способен?
Все мальчики, которых воспитывают мамы, вырастают похожими на девочек.
Сомневающийся несчастен. Желающий невозможного — несчастен... И обречён быть несчастным тот, кто желает изменить мир. Хоть в малом... Вот как ты.
Только тот, кто добр, храбр, умеет сочувствовать...
— Я не наемный убийца... Я бродяга. Если встречу убийцу – его не станет. Заплатят – возьму деньги. Вот и все.
– Ты… странствующий вершитель справедливости? – князь криво ухмыльнулся.
– Я не знаю, что такое справедливость... Думаешь, она существует?
Заводу нужна живая энергия, он должен регулярно жрать молодых и сильных людей. И в мире, где это возможно… нет смысла заботиться о справедливости или о чем-то вроде этого.
Отчаяние – гадина, подползает, будто змея по водостоку, и лишает сил, разума, воли.
Если с тобой случится чудо — выкинь его на помойку. Будь это любовь, или надежда, или внезапная перемена — откажись и спрячься в свою повседневность.
Ревность — болезнь со смертельным исходом.
Рождается месяц — изогнутый коготь
Первого в мире дракона.
Ночь ненасытна. Небо бездонно.
И, встретившись с ними взглядом, Сашка всей кожей ощутила то, что до нее много раз понимали другие. Существу безразлично, что ее кто-то любит. И что она кого-то любит. И что у нее было детство, и она плескалась в море; и что у нее на старом вязаном свитере вышит олень. Много было таких, кем-то любимых, носивших в кармане ракушку или пуговицу, или черно-белую фотографию; никого не спасли ничьи воспоминания, никого не защитили слова и клятвы, и те, кого очень любили, умерли тоже.
— Человек — это тот, кому плохо?
— Нет. Человек этот тот, кто обладает волей.
Все живое умирает, чтобы удобрить почву и дать рождение новой жизни… Это жизнь, Лана. Рассвет — убийца ночи, но кто способен за это его ненавидеть?
С тех пор, как воздвигнуты своды небес,
Что злее зимы и дотошнее лета?
О, знаю я, это — любопытство принцесс!
Да, подумал Игар. Это тёща из тёщ. Это воплощённая тёща. Это твоя тёща, дурак.
Развивайся сознательно и твори свободно. Человек приходит к Пандему за счастьем, и уходит обиженным, когда ему отказывают. Природа человека заточено под мир, полный боли.
Преодолевая боль, человек может подняться до гигантских высот. Высот духа.
Кто-то всегда нуждается в помощи. Но это не значит, что не нужно им помогать.
Этот, обезумевший, шел до конца. Не ярость вела его — нечто большее, чем ярость, огромное и чудовищу недоступное. И, поняв это, потомок Юкки впервые в жизни испугался. Не дракона — дракон издыхал. Испугался того, что двигало им. Того, что превратило страх смерти — святой, всеми владеющий страх — в посмешище.
Мы как-то странно говорим. Будто перед открытой дверью. Надо идти, было ведь время, чтобы говорить... А теперь времени нету. Дверь открыта, а мы все тянем, и оказывается, кое-что важное так и не сказано, а дверь-то уже открыта, и ждут...
— Тебе никто не говорил, что в некоторых областях интуиция — главный инструмент познания?
— О да. Мир плоский и стоит на трех китах. Это интуитивно понятно…
Принимать кого-то всерьез — наискучнейший подход к делу.
Вселенная имеет встроенный ограничитель. На определенном этапе развития разум производит Пандема. Пандем моделирует идеальную среду обитания, после чего разум благополучно угасает, лишившись стимулов к развитию.
Совершенство — отсутствие развития.
Не ерничайте… Хоть любовь-то… не трогайте. Да, кровать ваша пошлая, да, Назар меня бросил… Но любовь… любви от этого ни холодно, ни жарко. Она не спрашивает… Ей плевать, что мы о ней думаем; ей плевать, что нам, вот именно нам ее почему-то не досталось… Но она просто есть. И мне от этого, может быть, чуть легче…