Верить и не знать — это еще значит что-нибудь для человека; но знать и не верить — это ровно ничего не значит.
Дело не в слове, а в тоне, в каком это слово произносится.
Мне хочется любви, оргий, оргий и оргий, самых буйных, самых бесчинных, самых гнусных, а жизнь говорит: это не для тебя — пиши статьи и толкуй о литературе.
Величайшее сокровище — хорошая библиотека.
Кто скажет мне правду обо мне, если не друг, а слышать о себе правду от другого — необходимо.
Из всех страстей человеческих, после самолюбия, самая сильная, самая свирепая — властолюбие.
Нет ничего опаснее, чем связывать свою участь с участью женщины за то только, что она прекрасна и молода.
Во всякую пору человека сердце его само знает, как надо любить ему и какой любви должно оно отозваться. И с каждым возрастом, с каждою ступенью сознания в человеке изменяется его сердце. Изменение это совершается с болью и страданием.
Сердце вдруг охладевает к тому, что так горячо любило прежде, и это охлаждение повергает его во все муки пустоты, которой нечем ему наполнить, раскаяния, которое все-таки не обратит его к оставленному предмету, — стремления, которого оно уже боится и которому оно уже не верит.
Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем.
Ревность без достаточного основания есть болезнь людей ничтожных, которые не уважают ни самих себя, ни своих прав на привязанность любимого ими предмета; в ней выказывается мелкая тирания существа, стоящего на степени животного эгоизма. Такая ревность невозможна для человека нравственно развитого; по таким же точно образом невозможна для него и ревность на достаточном основании: ибо такая ревность непременно предполагает мучения подозрительности, оскорбления и жажды мщения. Подозрительность совершенно излишня для того, кто может спросить другого о предмете подозрения с таким же ясным взором, с каким и сам ответит на подобный вопрос. Если от него будут скрываться, то любовь его перейдет в презрение, которое если не избавит его от страдания, то даст этому страданию другой характер и сократит его продолжительность; если же ему скажут, что его более не любят, — тогда муки подозрения тем менее могут иметь смысл. Чувство оскорбления для такого человека также невозможно, ибо он знает, что прихоть сердца, а не его недостатки причиною потери любимого сердца и что это сердце, перестав любить его, не только не перестало его уважать, но еще сострадает, как друг, его горю и винит себя, не будучи в сущности виновато. Что касается до жажды мщения, – в этом случае она была бы понятна только как выражение самого животного, самого грубого и невежественного эгоизма, который невозможен для человека нравственно развитого. И за что тут мстить? – за то, что любившее вас сердце уже не бьется любовью к вам! Но разве любовь зависит от воли человека и покоряется ей? И разве не случается, что сердце, охладевшее к вам, не терзается сознанием этого охлаждения, словно тяжкою виною, страшным преступлением? Но не помогут ему ни слезы, ни стоны, ни самообвинения, и тщетны будут все усилия его заставить себя любить вас по-прежнему… Так чего же вы хотите от любимого вами, но уже не любящего вас предмета, если сами сознаете, что его охлаждение к вам теперь так же произошло не от его волн, как не от нее произошла прежде его любовь к вам?
Подметить ошибку в деле — ещё не значит доказать неправость самого дела.
Россия видит своё спасение не в мистицизме, не в аскетизме, не в пиетизме, а в успехах цивилизации, просвещения, гуманности. Ей нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и неволе, права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и строгое, по возможности, их выполнение.
Женщина мыслит сердцем, а мужчина любит головой.
Природа создает человека, а формирует его общество.
Живой человек носит в своём духе, в своём сердце, в своей крови жизнь общества; он болеет его недугами, мучится его страданиями, цветёт его здоровьем, блаженствует его счастьем, вне своих собственных, своих личных обстоятельств.
Человек страшится только того, чего не знает, знанием побеждается всякий страх.
Самая горькая истина лучше самого приятного заблуждения.
Истина выше людей и не должна бояться их.
Теперь я понимаю, что поэту совсем не нужно влюбляться, чтобы хорошо писать о любви. Теперь я понял, что мы лучше всего умеем говорить о том, чего бы нам хотелось, но чего у нас нет, и что мы совсем не умеем говорить о том, чем мы полны.
Искусство без мысли, что человек без души — труп.
Разум дан человеку для того, чтобы он разумно жил, а не для того только, чтобы он видел, что он неразумно живёт.
Рассудок становит человека выше всех животных, но только разум делает его человеком по превосходству. Рассудок не шагает далее «точных» наук и не понимает ничего, выходящего из тесного круга «полезного» и «насущного», разум же объемлет бесконечную сферу сверхопытного и сверхчувственного, делает ясным непостижимое, очевидным — неопределённое, определённым — «неточное».
Ученик никогда не превзойдет учителя, если видит в нем образец, а не соперника.
Найти свою дорогу, узнать свое место — в этом все для человека, это для него значит сделаться самим собой.
Без цели нет деятельности, без интересов нет цели, а без деятельности нет жизни.
Чем выше поэт, тем больше принадлежит он обществу, среди которого родился, тем теснее связано развитие, направление и даже характер его таланта с историческим развитием общества.
Как грубо ошибаются многие, даже лучшие из отцов, которые почитают необходимым разделять себя с детьми строгостью, суровостью, недоступной важностью! Они думают этим возбудить к себе уважение, и в самом деле возбуждают его, но уважение холодное, боязливое, трепетное, и тем отвращают от себя их и невольно приучают к скрытности и лживости.
Воспитание — великое дело: им решается участь человека.
Орудием и посредником воспитания длжна быть любовь, а целью — человечность.
Чем моложе ребенок, тем непосредственнее должно быть его нравственное воспитание, тем больше должно его не учить, а приучать к хорошим чувствам, наклонностям и манерам, основывая все преимущественно на привычке.
Нравственное воспитание детей должно быть отрицательное, т. е. состоять в удалении от них дурных примеров и в развитии в них чувства любви, справедливости и человечности не правилами морали, а влиянием и привычками.
Воспитывать не значит только выкармливать и вынянчивать, но и дать направление сердцу и уму, — а для этого разве не нужно со стороны матери характера, науки, развития, доступности ко всем человеческим интересам?
Школа несчастья есть самая лучшая школа.
Его страсть — род помешательства при здравом состоянии рассудка.
Страсть есть источник всякой живой плодотворной деятельности.
Поэзия и наука тождественны, как постигаемые не одною какое-нибудь из способностей нашей души, но всею полнотою нашего духовного существа, выражаемою словом «разум». Можно быть очень умным человеком и не понимать поэзии, считать её за вздор, за побрякушку рифм, которую забавляются праздные и слабоумные люди, но нельзя быть умным человеком и не сознавать в себе возможности постичь значение, например, математики и сделать в ней, при усиленном труде, большие или меньшие успехи. Можно быть умным, даже очень умным человеком и не понимать, что хорошего в «Илиаде», «Макбете» или лирическом стихотворении Пушкина, но нельзя быть умным человеком и не понимать, что два, умноженные на два, составляют четыре или что две параллельные линии никогда не сойдутся, хотя бы продолжены были в бесконечность.
Умные среди дураков всегда странны.
У большей части людей глаза так грубы, что на них действует только пестрота, узорочность и красная краска, густо и ярко намазанная.
Всякая благородная личность глубоко сознает свое кровное родство, свои кровные связи с отечеством.
Любовь к отечеству должна исходить из любви к человечеству, как частное из общего. Любить свою Родину значит — пламенно желать видеть в ней осуществление идеала человечества и по мере сил своих споспешествовать этому.