Обидеть может только друг. Обида — это когда тебя насмерть ранит тот, к кому ты успел привязаться.
Венны редко падали ниц перед своими Богами. Ибо Светлые Боги хотят, чтобы люди тянулись к ним ввысь, а не ползали на брюхе от страха.
Страшна неизвестность, но предопределённость хуже стократ.
Поддайся страху один раз – потом попробуй избавься.
Не всё продаётся за деньги, не всё покупается.
За что драться невольнику, если не манит свобода?
Эта женщина прекрасна, потому что любима.
От его ладоней могли приключиться мозоли у топорища, но никак не наоборот.
Пока сам перед таким выбором не стоял, других не суди.
Мелькают недели, и месяцы мчатся бегом...
Мы вечно спешим к миражу послезавтрашней славы,
А нынешней глупости, сделавшей друга врагом,
Уже не исправить, мой милый, уже не исправить.
Первый раз – всегда первый раз, что там ни говори. Первая любовь, первый бой... Хочешь не хочешь – запомнится на всю жизнь.
Нельзя разговаривать с тем, кого сбираешься убить. Это создает невидимую нить, делающую убийство невозможным...
Воображаемый противник так же отличается от настоящего, как мысль о смерти — от Неё Самой.
Даром в этом мире не дается вообще ничего, кроме родительской любви.
Избавления ждать было неоткуда, но призрачная надежда живёт чуть не дольше самого человека. Венн видел слишком много страшных смертей, случившихся оттого, что кто-то опоздал всего на мгновение. Значит, надо попробовать купить это мгновение.
Только не говорите мне про безгрешных младенцев, не выучившихся различать зло и добро и не смыслящих в одиннадцать лет, что это больно, когда бьют. Когда самого, тут, небось, каждый сразу смекает. Вытянется, выдурится? Пожалуй. Видели мы таких. Иным и шею сворачивали.
Все были здесь, в том числе и лекарь Иллад с неразлучной коробкой. Как на первый взгляд ни удивительно, трусоватого маленького халисунца менее других придавил отнимающий волю страх. «Наверное, — подумала кнесинка, — это потому, что у него, в отличие от меня, в руках есть дело, и в битве от него будет толк».
На тех, кто тебе безразличен, незачем и обижаться.
Каково бы ни было горе, нельзя рыдать без конца. Что-то переполняется в душе, и раздирающее отчаяние сменяется тупым безразличием.
Удача — она ведь просто так в руки не дается. Она придет только смелым и умеющим ее приманить!
Наверное, следовало одёрнуть молодцов, заставить чтить того, кого поставили над ними старейшины. Но в том-то и беда, что не заставишь уважать человека, который ничем этого не заслужил.
Волкодав попробовал мысленно сравнить себя с Эврихом и нашёл, что они различались примерно так же, как пушистый домашний любимец — и лютый цепной зверь, которого боится даже хозяин.
Идем в поводу мимолетных желаний,
Как дети, что ищут забавы,Последствия нынешних наших деяний
Не пробуем даже представить.
А после рыдаем в жестокой печали:
«Судьба! Что ж ты сделала с нами!..»
Забыв в ослепленье, как ей помогали
Своими, своими руками.
Кнесинка смотрела на угрюмого бородатого парня, сидевшего против неё, и телохранитель-венн вдруг показался ей выходцем из другого мира. Холодного и очень страшного мира. Который она, выросшая в доброте и довольстве, за дубовыми стенами крома, за щитами отцовской дружины, едва знала понаслышке. А теперь размышляла: что же за жизнь должен был прожить этот человек? Что сделало его таким, каким он был?..
Одно из веннских проклятий гласило: «Чтоб тебе всю жизнь есть хлеб, не матерью испечённый».
... И нет человека — а точно ли был человек?..
Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил!
А крылья сломались — и мир не заметил потери.