— Если я ломаю ногу, я обращусь к моему старому другу доктору Познеру. Если у меня разбивается сердце, я обращусь к моему старому другу доктору Макаллану.
— Доктору Макаллану?
— Он имеет в виду виски.
Я свихнувшаяся, спятившая, скучная, сопливая и слезливая барышня, и я люблю тебя без меры.
Ужасно осознавать, что время заставит тебя предать все, во что ты сейчас веришь.
Вино может быть наставником более мудрым, чем чернила, а упражнения в остроумии зачастую лучше учебников.
Быть влюбленным – значит принадлежать к сообществу тех, к кому судьба надумала отнестись с особым вниманием.
Когда тебя покидают, это и вправду что ни на есть ударнейший удар. Главная хитрость тут в том, чтобы отделить унижение от утраты. Никогда ведь не знаешь наверное, что терзает тебя сильнее — боль существования без человека, которого любишь, или смятение, вызванное тем, что тебя отвергли.
Вы то, что вы делаете. А что творится у вас в голове, пока вы это делаете, никого не интересует.
Враг может в один прекрасный день обратиться в друга, друг – во врага, ложь может стать правдой, правду могут признать ложью, покойника же никогда и никакими средствами оживить не удастся. Гибкость – вот что важнее всего.
Человек способен скрывать свою подлинную сущность, стремления и упования своего самого потаенного «я» даже от круга самых близких ему родственников и друзей, никогда и никому не говоря ни слова правды... Ложь — такая же неотъемлемая наша часть, как одежда, которую мы носим.
Доброе вино похоже на женщину. За тем исключением, конечно, что у него отсутствуют груди. Равно как руки и голова. Ну и говорить или вынашивать детей оно тоже не способно. На самом деле, если вдуматься, доброе вино и отдаленно-то женщину не напоминает. Доброе вино похоже на доброе вино.
Принуждение, покорность, тирания и угнетение — это такие же семейные понятия, как любовь, сострадание и взаимное доверие.
— Ты ее любишь?
— Послушай, Гэри. Мне двадцать два года. Я чудом добрался до этого возраста, потому что слишком рано пробудился от дурного сна отрочества. Каждое утро последующих, бог его знает, пятидесяти лет мне предстоит вылезать из постели и как-то участвовать в повседневной жизни. Я просто-напросто не верю, что способен справиться с этим в одиночку. Мне нужен кто-то, ради кого можно будет вставать по утрам.
И что же мне делать дальше, спросил я себя?
И сколько еще времени я буду спрашивать себя, что мне делать дальше, как будто я – это не я, а кто-то еще, посторонний человек, вглядывающийся в меня с недоумением и любопытством?
— Он твой враг, Дональд.
— Ничуть не бывало, — сказал Трефузис. — И не будет им, пока я его так не назову. Он может страстно желать этого, может встать предо мной на одно колено и молить об открытой враждебности в самых насильственных ее проявлениях, однако для стычки, как и для случки, необходимы двое. Я сам выбираю себе врагов.
Ребекка <...> была, возможно, единственной из когда-либо встреченных мною женщин, испытывавшей и удовольствие от секса, и потребность в нем, сравнимую с потребностями мужчины. Она была также единственной из знакомых мне женщин, предпочитавшей виски всем прочим напиткам. Возможно, тут присутствует некая связь.
У меня просто пена изо рта начинает идти от бешенства, когда политики, возвращаясь из своих избирательских округов, объявляют: «Люди моего города нуждаются только в одном — в Надежде», как будто все мы можем, радостно воскликнув: «Сказано — сделано, старичок», тут же повытаскивать из шкафов охапки надежды, распихать их по упаковочным пакетам и срочной почтой отправить по адресу «Ливерпуль-8». Собственно говоря, эти преисполненные сострадания болваны имеют в виду не «Надежду», а «Деньги», да только жадность не позволяет им этого сказать.
— Только не надо мне ум свой показывать, мальчик.
— Очень хорошо, сэр. Вам какую глупость лучше показать, сэр? Полную или вполне достаточную?
– Ты же знаешь, как я ненавижу интеллектуалов.
– Ты хочешь сказать, что ненавидишь всех, кто умнее тебя.
– Ну да. Наверное, потому, Том, я так тебя и люблю.
Он не настолько умен, как ему хотелось бы, но, с другой стороны, кто же из нас не таков? Не глуп, понимаете, достаточно умен, чтобы различать ценные и серьезные идеи и сходить с ума от того, что они ему не по зубам.
... у успеха десятки родителей, а неудача — всегда сирота.
Историку дарована приятная роскошь — он сидит, ничем не рискуя, за письменным столом и указывает, где обмишурился Наполеон, как можно было избежать вот этой революции, свалить вон того диктатора или выиграть то сражение.
У каждого своё время. Ты можешь смотреть на тридцатилетнего человека и знать, что, когда волосы его поседеют, а лицо покроют морщины, он обретёт свою наилучшую внешность. Взять того же профессора, Дональда Трефузиса. Подростком он должен был выглядеть смехотворно, ныне же стал самим собой. Другие, чей подлинный возраст составляет лет двадцать пять, стареют гротескно, их лысины и раздавшиеся животы оскорбляют то, чем эти люди были когда-то.
При этом он заявил, что совпадению наших мыслей удивляться не приходится, — в конце концов, пояснил он, мы с ним люди одного, по сути дела, возраста.
— Шутить изволите, молодой человек? Что это значит?
— Ну, меня отделяет от колыбели пятнадцать лет, а вас — примерно столько же от могилы.
Если подумать как следует, я не могу сказать, что у любви вообще есть какая-то цель, тем она и хороша. Секс может быть целью – в том смысле, что он дает тебе утешение, а иногда и ведет к продолжению рода, – а вот любовь, как, по словам Оскара, и любое искусство, совершенно бесполезна. Именно бесполезные вещи и делают жизнь достойным, но также и опасным препровождением времени: вино, любовь, искусство, красота. Без них жизнь безопасна, однако особой траты сил не заслуживает.
Когда мы перестаем разговаривать и смеяться, то понимаем, что все закончилось.
Отойдите как можно дальше от места, с которого меня можно понять неправильно.
Делай не то, что тебе больше всего хочется сделать, делай то, что меньше всего понравится твоим врагам
Обыкновение занимать агрессивно-оборонительную позицию в отношении тех качеств, которые кто-то мог счесть слабостью, стало одной из отличительнейших черт моего характера.
Труднее сломить ослиное упрямство слабого, чем решимость сильного.
Создавалось впечатление, что он носит длинные волосы и курит сигареты потому, что ему это нравится, а не из желания покрасоваться. Черта опасная, подрывающая основы основ.
Утонченность не относится к числу качеств, которые повергают людей в восхищение... Ее не любит никто и нигде.
Быть может, я и вправду обладал храбростью определённого толка. Чтобы обманывать, врать, изворачиваться и грешить, тоже требуется храбрость. И даже большая, чем та, с которой касаешься проволоки с током.
Кара за грехи, несомненно, есть блюдо съедобное, только когда оно свежо и еще не остыло. Старые же грехи, обиды и счеты стынут, скисают и приводят к самому жуткому несварению.
Университетское образование должно быть широким и разносторонним. Но этим студентам образование не дают, их натаскивают. Набивают начинкой, как страсбургского гуся. Заталкивают в глотку жидкую кашицу, от которой раздается только одна какая-то часть их мозгов. Как целое ум такого студента игнорируется ради развития той его части, что обладает рыночной ценностью.
Суеверное идолопоклонство, присущее буржуазной одержимости книгами, досаждает мне до чрезвычайности. Подумайте, сколько детей забросило чтение лишь потому, что какой-то ханжа выбранил их за слишком небрежно перевернутую страницу. Мир полон людей, любящих повторять, что к книгам «следует относиться с уважением». Но говорил ли нам кто-нибудь, что с уважением следует относиться к словам.
Джейн выглядела точь в точь как выглядели в начале шестидесятых девушки, возвращавшиеся домой после аборта.
Литературные роды бывают такими же грязными и кровавыми, как те, что требуют участия акушерки.
Сигарета совершенна, поскольку она, подобно высокоразвитому вирусу, пристраивается к мозгу курильщика с одной-единственной целью – побудить его выкурить еще одну. Вознаграждением ему служит, конечно, и удовольствие, но удовольствие слишком краткое, чтобы его можно было назвать удовлетворением. Стало быть, на моей стороне были Холмс и Уайльд. А с ними Вудхауз и Черчилль, Богарт и Бетт Дэвис, Ноэл Кауард и Том Стоппард, Саймон Грей и Гарольд Пинтер. А кто всем нам противостоял? Буржуа с презрительно наморщенными носами, постные радетели здоровья, Гитлер, Геббельс и Бернард Шоу, брюзги, святоши и назойливые резонеры.