В разговоре с женщиной есть один болезненный момент. Ты приводишь факты, доводы, аргументы. Ты взываешь к логике и здравому смыслу. И неожиданно обнаруживаешь, что ей противен сам звук твоего голоса…
Что значит «нажрался»? Да я выпил! Да, я несколько раскрепощен. Взволнован обществом прекрасной дамы. Но идейно я трезв!
Двое — это больше, чем Ты и Я. Двое — это Мы...
И всё-таки, с дружбой было покончено. Нельзя говорить: «Привет, моя дорогая!» женщине, которой шептал Бог знает что. Не звучит…
Женщины не любят тех, кто просит. Унижают тех, кто спрашивает. Следовательно, не проси. И по возможности — не спрашивай. Бери, что можешь сам. А если нет, то притворяйся равнодушным.
Я предпочитаю быть один, но рядом с кем-то...
... я не боюсь, потому что у тебя есть рога. И следовательно, ты не хищник.
Бескорыстное враньё — это не ложь, это поэзия.
Печаль и страх — реакция на время.
В Ленинграде к его сочинениям отнеслись прохладно. Стереотипы здесь были повыше. Полная бездарность не оплачивалась. Талант настораживал. Гениальность порождала ужас. Наиболее рентабельными казались — «явные литературные способности», У Потоцкого не было явных способностей. Что-то мерцало в его сочинениях, проскальзывало, брезжило. Какие-то случайные фразы, отдельные реплики... «Перламутровая головка чеснока...», «Парафиновые ноги стюардессы...». Однако явных способностей не было.
Издавать его перестали. То, что прощалось захолустному новичку, раздражало в столичном литераторе.
Деньги, скажем, у меня быстро кончаются, одиночество — никогда.
Мир несовершенен. Устоями общества являются корыстолюбие, страх и продажность. Конфликт мечты с действительностью не утихает тысячелетиями. Вместо желаемой гармонии на земле царят хаос и беспорядок. Более того, нечто подобное мы обнаружили в собственной душе. Мы жаждем совершенства, а вокруг торжествует пошлость.
Какое это счастье — говорить что думаешь! Какая это мука — думать что говоришь! Говорить умеет всякий. (На Четырнадцатой улице есть попугай в зоомагазине. Говорит по-английски втрое лучше меня.) А думать — не каждый умеет. Слушать — и то разучились.
Все мы знаем, что такое боль невысказанных слов.
Свобода одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему.
Под лучами свободы одинаково быстро расцветают и гладиолусы, и марихуана...
Я знаю, что свобода философское понятие. Меня это не интересует. Ведь рабы не интересуются философией. Идти куда хочешь – вот что такое свобода!..
У нас есть свобода и молодость. А свобода плюс молодость вроде бы и называется любовью.
Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить... читать!
Всякая литературная материя делится на три сферы:
1. То, что автор хотел выразить.
2. То, что он сумел выразить.
3. То, что он выразил, сам этого не желая...
Я бы даже опечатки исправлял лишь с ведома автора. Не говоря о пунктуации. Пунктуацию каждый автор изобретает самостоятельно.
Я думаю, тетка была хорошим редактором. Вернее, хорошим человеком, доброжелательным и умным.
Лично я хороших редакторов не встречал. Хотя среди них было много прекрасных людей.
Хорошего редактора я встретил лишь однажды. Кажется, на Ленфильме. Это была некая Хелли Руммо. Она была эстонка и едва говорила по-русски. Слабое знание языка придавало ее высказываниям особую четкость. Она говорила:
– Сценарий хороший. Значит, его не примут...
Чем безнадежнее цель, тем глубже эмоции.
— До Нового года еще шесть часов, — отметил замполит, — а вы уже пьяные, как свиньи.
— Жизнь, товарищ лейтенант, обгоняет мечту, — сказал Фидель.
Отдаться человеку, который путает Толстого с Достоевским!... Я лично этого не понимаю...
Если женщина отдаётся радостно и без трагедий, это величайший дар судьбы. И расплатиться по этому счёту можно только любовью.
Желание командовать в посторонней для себя области есть тирания.
Нет, как известно, равенства в браке. Преимущество всегда на стороне того, кто меньше любит. Если это можно считать преимуществом.
Все ее подруги были замужем. Их положение отличалось стабильностью. У них был семейный очаг. Разумеется, не все ее подруги жили хорошо. Некоторые изменяли своим мужьям. Некоторые грубо ими помыкали. Многоие сами терпели измены. Но при этом — они были замужем. Само наличие мужа делало их полноценными в глазах окружающих. Муж был совершенно необходим. Его следовало иметь хотя бы в качестве предмета ненависти.
Моя жена уверена, что супружеские обязанности — это прежде всего трезвость.
Уезжать всегда гораздо легче, чем оставаться.
Величие духа не обязательно сопутствует телесной мощи. Скорее — наоборот. Духовная сила часто бывает заключена в хрупкую, неуклюжую оболочку. А телесная доблесть нередко сопровождается внутренним бессилием.
Семья — это если по звуку угадываешь, кто именно моется в душе.
Семья — не ячейка государства. Семья — это государство и есть. Борьба за власть, экономические, творческие и культурные проблемы. Эксплуатация, мечты о свободе, революционные настроения... Всё это и есть семья.
Ненавидеть человека за его происхождение – расизм. И любить человека за его происхождение – расизм.
Память наша – как забор, что возле Щербаковских бань. Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.
Наша память избирательна, как урна.
... память — это единственная река, которая движется против течения Леты.
Ты хочешь выйти замуж? Но что изменится? Что даст этот идиотский штамп? Это лошадиное тавро… Пока мне хорошо, я здесь. А надоест – уйду. И так будет всегда…
— А как один повесился — это чистая хохма. Мужик по-черному гудел. Жена, естественно, пилит с утра до ночи. И вот он решил повеситься. Не совсем, а фиктивно. Короче — завернуть поганку. Жена пошла на работу. А он подтяжками за люстру уцепился и висит. Слышит — шаги. Жена с работы возвращается. Мужик глаза закатил. Для понта, естественно. А это была не жена. Соседка лет восьмидесяти, по делу. Заходит — висит мужик…
— Ужас, — сказала Белла.
— Старуха железная оказалась. Не то что в обморок… Подошла к мужику, стала карманы шмонать. А ему-то щекотно. Он и засмеялся. Тут старуха — раз и выключилась. И с концами. А он висит. Отцепиться не может. Приходит жена. Видит — такое дело. Бабка с концами и муж повесивши. Жена берет трубку, звонит: «Вася, у меня дома — тыща и одна ночь… Зато я теперь свободна. Приезжай…» А муж и говорит: «Я ему приеду… Я ему, ***у, глаз выколю…» Тут и жена отключилась. И тоже с концами…
Мы без конца проклинаем товарища Сталина, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона доносов? {Эта цифра фигурировала в закрытых партийных документах.) Дзержинский? Ежов? Абакумов с Ягодой?
Ничего подобного. Их написали простые советские люди...