Унылые улицы, унылые жизни.
Уличные фонари, словно печальные заплаканные глаза в унылом сером тумане, этом сером давящем тумане, этом лоне печали, траурном покрывале, которое вот уже несколько недель как опустилось на землю. Из влажного покрывала капли дождя однотонно падают в тишину, эту гробовую тишину вокруг меня, все ближе и так зловеще, что я еще глубже ухожу в себя и словно уменьшаюсь, и мне кажется, будто мое лицо потемнело и сморщилось, стало похожим на коричневую маску, которая широко открытыми глазами уставилась в пустоту… Я с криком вскакиваю и выбегаю из дома на луг и жду солнца, чтобы оно своими ножками-лучами взобралось на брусья тумана и спугнуло призрак. Но оно парит, как розовый парус в бледной дымке, и безысходность, словно молот по наковальне, бьет по сердцу, терзает его, шепчет и угрожает, вырывая кадр за кадром беспощадную киноленту воспоминаний из тумана былого.
Улица обычно или убивает или учит.
Мне нравятся древние камни. Улицы, прочерченные шпагами конкистадоров; церкви, вросшие в землю, просевшие крыши — всё это напоминает мне, что я молод.
Ночные улицы Нью-Йорка отражают распятие и смерть Христа. Когда они покрываются снегом и воцаряется совершенная тишина, из уродливых строений Нью-Йорка несется музыка такого черного отчаяния и несостоятельности, что от нее пробирает дрожь. Здесь ни один камень не клался с любовью или почитанием, ни одна улица не прокладывалась для танцев и веселья.
— Вы живёте в плохом районе?
— Не то слово. Однажды с нашей улицы угнали полицейскую машину с двумя полицейскими. В дом всё время лезут воры. Каждый раз, как я пытаюсь закрыть окно, прищемляю кому-нибудь пальцы.
Упоминание ни об одной другой улице Мичигана не вызывает такую бурю эмоций, какое вызывает упоминание об этой улице. Для каждого — от стриптизерш, танцовщиц, борющихся против них проповедников, до бомжей и министров, улица 8 Миля остается наиболее печальной границей, разделяющей наши области обитания.
— Улицы Бруклина вздохнут с облегчением.
— Вот отвернешься на миг и все уже изменилось.
— Или открываешь глаза и будто видишь в первый раз.
Я вырос в Габри Негрин, так что я испытал глубокое удовлетворение, когда он был разрушен. Мне не стыдно так говорить. Это был очень сложный политический вопрос, на его решение ушли годы, но знаете, почему он был оправдан? Он показал, что есть надежда, что ребенок с улицы может вырасти и многое изменить.
Мы контролируем улицы, лишь потому что они так считают. Если перестанут в это верить — всему конец.
Я вырос на улице, ну, в смысле, не в гетто, а на улице Сезам.
— Бараш, погода — сказка, айда с нами!
— Куда?
— На улицу, ёлки-иголки!
— А зачем?
— Там придумаем, чем заняться!
— Спасибо, я уж лучше тут.
На улице ***ец! Решил погулять, собирался два часа, помылся, жопу почистил. Иду такой, вижу шаурмешню, и решил пойти домой и поесть шаурму, хаха.
Блин, не знаю, как Вы, но я обожаю гулять ночью. На улице вообще никого нет. Только проститутки, наркоманы, воры, убийцы, маньяки и, конечно же, вампиры, шшш!
Улица учит безошибочно определять, каким людям стоит доверять, а от каких лучше держаться подальше.
Лучший показ мод – на улице. Так всегда было. И так будет всегда.
Самый понятный язык — на улице.