Когда я кажусь себе гениальным, я иду мыть посуду.
Не верь войне, мальчишка,
не верь: она грустна.
Она грустна, мальчишка,
как сапоги тесна.
Твои лихие кони
не смогут ничего:
ты весь — как на ладони,
все пули — в одного.
Война нас гнула и косила,
Пришёл конец и ей самой.
Четыре года мать без сына,
Бери шинель, пошли домой!
<...>
А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель, пошли домой!
Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним,
Бери шинель, пошли домой!
Мы все — войны шальные дети,
И генерал, и рядовой.
Опять весна на белом свете,
Бери шинель, пошли домой!
А душа, уж это точно, ежели обожжена,
справедливей, милосерднее и праведней она.
В земные страсти вовлеченный,
я знаю, что из тьмы на свет
придет однажды ангел черный
и крикнет, что надежды нет.
Но, простодушный и несмелый,
прекрасный, как Благая Весть,
идущий следом ангел белый
прошепчет, что надежда есть.
Все хотят, чтобы что-нибудь произошло, и все хотят как бы чего-нибудь не случилось.
Вот музыка та, под которую
мне хочется плакать и петь.
Возьмите себе оратории,
и дробь барабанов, и медь.
Возьмите себе их в союзники
легко, до скончания дней...
Меня же оставьте с той музыкой:
мы будем беседовать с ней.
Шли столетья по России,
бил надежды барабан.
Не мечи людей косили -
слава, злато и обман.
Ничего, что поздняя поверка.
Всё, что заработал, то твое.
Жалко лишь, что родина померкла,
что бы там ни пели про нее.
Мой мальчик, нанося обиды,
о чем заботятся враги?
Чтоб ты не выполз недобитый,
на их нарвавшись кулаки.
Мой мальчик, но — верны и строги -
о чем заботятся друзья?
Чтоб не нашел ты к ним дороги,
свои тревоги пронося.
И все-таки, людьми ученый,
еще задолго до седин,
рванешь рубаху обреченно,
едва останешься один.
И вот тогда-то, одинокий,
как в зоне вечной мерзлоты,
поймешь, что все, как ты, двуноги,
и все изранены, как ты.
Прощаю всех, что не были убиты
тогда, перед лицом грехов своих.
«Прощай, прощай...»
Прощаю все обиды,
обеды у обидчиков моих.
<...>
«Прощай, прощай...»
Старания упрямы
(знать, мне лишь не простится одному),
но горести моей прекрасной мамы
прощаю я неведомо кому.
«Прощай, прощай...» Прощаю,
не смущаю
угрозами,
надежно их таю.
<...>
И поздний час -
прощаться и прощать.
Жаль, что молодость пропала, жаль, что старость коротка.
Все теперь уж на ладони, лоб в поту, душа в ушибах.
Но зато уже не будет ни загадок, ни ошибок, только ровная дорога,
только ровная дорога до последнего звонка.
Две жизни прожить не дано...
Быстро молодость проходит, дни счастливые крадет.
Что назначено природой — обязательно случится.
То ли самое прекрасное, ну самое прекрасное в окошко постучится.
То ли самое напрасное, ну самое напрасное в объятья упадет.
Он красивых женщин любил
любовью не чинной,
и даже убит он был
красивым мужчиной.
Он умел бумагу марать
под треск свечки!
Ему было за что умирать
у Черной речки.
На белый бал берез не соберу.
Холодный хор хвои хранит молчанье.
Кукушки крик, как камешек отчаянья,
все катится и катится в бору.
Разлука — вот какая штука:
не ожидая ничего,
мы вздрагиваем не от стука,
а от надежды на него.
Две вечных подруги — любовь и разлука -
Не ходят одна без другой.
Я совершил массу глупостей, впрочем, как всякий нормальный человек.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.
У поэта соперников нету —
ни на улице и не в судьбе.
И когда он кричит всему свету,
это он не о вас — о себе.
Осудите сначала себя самого,
Научитесь искусству такому,
А уж после судите врага своего
И соседа по шару земному. Научитесь сначала себе самому
Не прощать ни единой промашки,
А уж после кричите врагу своему,
Что он враг и грехи его тяжки. Не в другом, а в себе побеждайте врага,
А когда преуспеете в этом,
Не придется уж больше валять дурака -
Вот и станете вы человеком.