Я не имею таланта сказать красиво, поэтому скажу от сердца.
Это в Англии Король сидит на жопе с короной между глаз и ни хрена не знает. А в эту тронную залу люди приходят запросто. И если у кого горе, тут же до меня. Особенно старики... Шура, мы же вышли из них. И примеряем до их свои дела.
Люди делятся на тех, кто умеет пить; и тех, кто не умеет, но все равно пьет. И вот первые получают удовольствие от горя и от радости, а вторые страдают за тех, кто пьет водку, не умея её пить.
— Он мне сказал, что убил того человека, который забрал у нас Зою. Это так, Мойша?
— Это так. Он убил.
— Он так сказал, а больше... больше он ничего не сказал,... наверное подумал, что я буду рад? Как можно быть радым, когда убили человека?
— Это был не человек.
— Когда Бог с чего-то сотворил его человеком — так это человек.
— Скажи Шурке, чтобы он хорошо относился до мамы!
— А он шо, нет?
— А он — нет! Он ведёт себя так, как будто он мне не сын, а я ему не мама. Раньше он мне всё рассказывал, и то и это. А теперь — нет. Он теперь приходит, кидает мне жменю денег на стол... как за постой. А зачем маме деньги? Маме надо, чтобы её просто поцеловали...
Или это я не знаю, какая бывает жизнь? Нас родила мама, также, как и вас. И эта женщина, наша мама, хотела, чтобы мы жили, а не мучились. Она хотела, чтоб мы жили хорошо, и она была права, как может быть права, только наша мама. А вы говорите, я не знаю, какая бывает жизнь.
— Одесса за меня узнает. И денег у меня будет столько, сколько захочу.
— Сколько захочешь?
— Даже больше, Яша! Работать будем только по буржуям. И никакой мокрухи — это закон. И будет шикарный вид!
— Миша, ну вот кто тебе наобещал, шо тебе такой фарт выпадет?
— Яша, это я себе наобещал.
— Во, шикарный вид!
— Миша, это же фрак.
— И шо?
— И шо, шо? В нем не ходят.
— А шо с ним делают?
— Миша, его одевают в театр там... или на похороны...
— Яша, а где Миша? Ему что, ничего не пришлось?
— Папа, да вот же ж.
— Что ты выдумываешь, Яша, это ж передо мной стоит настоящий лорд Чемберлен. А Миша, вы извините за откровенность, больше смахивал на босяка.
— Папа, то Мойша.
— Вот, что может сделать с человеком приличный недорогой костюм. Если его, конечно, пошил хороший мастер.
— Скажи Яше, чтоб взял те гроши из гаманцов и прошелся по Молдаванке, раздал гроши людя́м.
— С какой это радости?
— Пусть пройдет по самым голодранцам — до Кравченки пусть дойдет, Махорский... ну ты сам знаешь до кого. Пусть скажет, шо деньги от Миши Японца.
— Миш, так я ж думал, шо ты от это вот за помощь трудящимся свистишь все. Миш, на кой нам гроши раздавать?
— Майорчик, когда людям нечего жрать, не надо труситься за добро! Тем более, шо оно чужое. Сделай и люди скажут тебе спасибо.
— Костик, ну людя́м непонятно! Ну расскажи, шо это за машина.
— Это машина Хайрема Максима, калибр 7,62, скорость работы 300 выстрелов в минуту.
— О как!
— А зачем вы принесли сюда эту штуку? Если у вас дело, могли бы прийти и поговорили бы, как умные люди.
— Так мы за дело поговорим, но чуть позже. А сейчас мы поговорим за вашу совесть. Господа и дамы, не, ну как можно вот пить, кушать, когда трудящимся нечего покласть в тарелку? И это при том, что они свергли самодержавие, а вы — нет.
— А у меня сегодня День Рождения.
— И я опять вас поздравляю! Но шо мне передать трудящимся?
— Зоя, сколько я тебе раз говорил?
— Ну, Ося! Ну, женщины сейчас курят.
— Ну от пусть те женщины и курят!
— Ось, ну ты прям как бабушка Рая.
Ноги вырву — спички вставлю, понял?
— Яша, и давно вы стали матросом? Ваш папа знает, чем вы тут занимаетесь?
— Зачем ему знать за такие глупости? Давайте ваш бумажник. И ради Бога, не говорите папе, а то же ж он переживать будет.
— Да он же пристает, хочет шоб я его на дело взял. Это надо такое?
— Не, на дело не надо.
— Так, а я про шо. И главное уже щипать научился. Так ласково у меня портсигар принял — я не заметил.
— Так надо по соплям надавать!
— Печаточку сымайте!
— Она не сымается.
— Пиндос, тут у человека печаточка не сымается, помоги ему. [Пиндос наставляет револьвер]
— Не надо, не надо помогать, я сам!
— За просто так — не бывает.
— Бывает...
Какая нахальсва! Какая вопиющая нахальства! Он еще вспоминает Бога!
— Да не бери ты в голову, Миш. Главное было бы с чего. На мой вкус, там вообще фигура не очень.
— Лёва, я плевать на твой вкус!
Торговля делает с нас артистов.
— Та приказчики Гепнера болтают, шо кто-то взял у хозяина сейф.
— Та ты шо? Ну и шой Гепнер?
— Гепнер молчит.
— То й все. А шо ты так смотришь на меня? Я здесь причем? Может, брешут приказчики?
— Да может и брешут, Миш. Вот только Гепнер, с чего-то не поехал на завод. А до жены его доктора вызвали.
— А шо с ней?
— Припадок. Шо-то с сердцем!
— Та не, наверное, съела шо-то не то.
— Та может зря все это?
— Что?
— Ну от то, шоб они сами платили. Другое дело налет — пришли позабирали все. Все понятно, все ясно. А то, шоб они сами гроши приносили — такого никогда не было. Этот Рухимовский думает, может кто-то шутит: «Принесите мне пятьдесят тысяч».
— Майорчик, такого не было, так такое будет. Я им не мальчик, чтоб бегать по ним по ночам. Да и им спокойнее — заплатил и дыши.
— Ну Рухимовский-то не ответил.
— А это он зря. Раз он строит из себя Ротшильда, то пущай потом не плачет.
— Месье Барский!
— Это хорошо, что Барский! Миша, это никуда не годиться — не зачинять двери, когда такое неподходящее время! <...> Миша, и замените замок, то, что у вас там прикручено — это смешно.
Мальчик вырос — мальчику хочется на травку!
— Я так розумию, что Японец — правильный хлопец. Он все справно делает. Денег взял хорошо, принес пользу обчеству, наладил, шоб в его краю проценты торговые платили. Надо, чтоб и другие платили — с Пересыпи, Ланжерона, Фонтана. Займешься?
— Как скажете.
— Погоди, погоди, Герш, а чего он на Пересыпь? Пересыпь — мой край. Я там всех обложу — будут платить, даже больше.
— Пересыпь — твой край, но их гроши будет собирать Японец. Он сделает это так, что люди не обидятся.
— Хоть бы раз дома заночевал, а то живет неизвестно где. Как будто у него дому нет! Де ты живешь?
— У мадам Баси в заведении он живет.
— Что, у мадам Баси? Там же живут девочки! Ты шо, ходишь до девочек?
— Да не, мам, то Мэрька шутит.
— А тогда где?
— С Майорчиком мы живем на холостую ногу.
— А че на холостую? Ты уже вполне пора жениться!
— Лёва! Лёва, где вы тут живете? Лёва!!! Вы идиёт, Майский! Со мной нельзя так обходиться! Лёва, я открыла вам сердце, душу и кошелек! А он взял мои двадцать пять рублей и теперь завел моду прятаться от меня. Лёва! Ну ничего, я вам еще устрою вырванные годы!
— Шо? Какие такие «вырванные годы»? Шо?! Да шо это такое, эти «вырванные годы»? Она покажет мне «вырванные годы»! Я приличный человек, как она может так говорить? Соломон Яковлевич, ну-ка скажите за меня.
— Вы хороший мальчик, Лёва.
— Вот. А если кто-то думает, что мине нужно их двадцать пять рублей, так пусть подавятся!
— Если бы я держал вас за идиёта, я бы и писал вам, как идиёту. Но я вас за такого не знаю, и упаси Бог меня, вас за такого знать. Не, ну как вам не стыдно, ну до вас пишут, как до приличного человека: «Уважаемый господин Пруль, извольте, позвольте...», а вы побежали в полицию!
— Миша, произошла чудовищная ошибка!
— Да не, главное выдумали какую-то засаду.
— Я...
— Что?
— Я в шоке!
— А шо, кстати, Буцис?
— Он говорил, шо у него есть один.
— Да ты шо?
— Но только негожий. Но, отдать обещал со скидкой.
— От он мудрый! А на кой нам негожий?
— Изя! Его ж починить можно, а выйдет дешевше.
— Миша.
— Да, месье Жирмунский.
— У меня к вам дело очень деликатного свойства.
— Так.
— Я по поводу вашего визита. Ведь оно было же не последним?
— Ну не знаю, може зайду на днях.
— Да, я так и думал. Я буду говорить напрямую. Дело в том, что у меня супруга. Она молодая. У нее сердце. И когда в дом вваливаются среди ночи, неожиданно, такие люди как вы... Я хотел сказать, такие симпатичные люди, как вы и ваши друзья — она нервничает, и я опасываюсь.
— За шо вы опасываетесь?
— Миша, я опасываюсь за нее.
— Мойш!
— А?
— А за кази́но таки правду говорят?
— За какое кази́но?
— От только не делай мине голову. Все знают, шо ты имел кази́но.
— Шо ты такое говоришь? И кто такие глупости болтает?
— А ты мне платье купишь?
— Какое платье?
— Я видела в магазине «Шневис» одно платье. Там такое платье, ну это невозможно! Послушай, посмотри — сиреневое все...
— Все?
— Тута цветочки, тута рюшики, а тута кружево, ну шо с Парижа! Ну шо, купишь?
— Я сыскарь, Японец, это ты понимаешь?
— Не дурак.
— Тебе нужно пропасть на время. Есть где тебе деться-то?
— Найдется.
— Знаешь, чего я не хочу? Шоб когда-нибудь мне пришлось в тебя стрелять. Сильно не хочу.
— Так в чем же дело?
— А в том, шо если придется стрелять, то я буду стрелять.
Да, чуть не забыл. Вы не могли бы оказать мне услугу? У меня к вам просьба, там в этой машинке, там шо-то застряло изнутри, стрелять совсем невозможно, вы себе не представляете. Так вы скажите своим слесарям на фабрике, пусть они посмотрят опытной рукой. А я буду отдельно благодарен.
Фира! Не ломайтесь, как маца на Пасху — села и кушаем.
Слипый казав: побачим!
Комбриг будет лично. А он у нас знаешь какой? Такой шо... как родился — удивился.
— Какой шикарный кавалер. Да... А папа знает, шо тот за вами ухаживает?
— А почему вы спрашиваете?
— Ну, такой кавалер — не фунт изюма.
Спокойно, товарищи! Или в меня не пугали ножиком?
Нельзя одного и того же человека грабить, когда кому вздумается. Человек не паровоз — у него нервы.
— Я тут, знаете, принес немного покушать. Сейчас такое время, что лишним не будет.
— Что это?
— Курочка, хорошая курочка, жирная.
— Зачем вы это все принесли?! Возьмите это и уходите. Это все награбленное… Люди в городе голодают, а вы грабите голодных. Откуда это все?
— Это… Это припасы!
— Припасы? Вот возьмите эти припасы и идите.
— Знаете что, если вы хочите орать, то хоть заоритесь. Если я принес вам покушать, то это не значит, что я взял это у голодных. А если вам оно не нужно, то можете хоть выкинуть. И жрите одну мамалыгу, сколько хочите!…