Независимость — удел немногих. Она — привилегия сильных.
Много говорить о себе – тоже способ себя скрывать.
Непорядочнее всего люди поступают с Богом — он у них не смеет грешить.
Другой вариант:
Бесчестнее всего люди относятся к своему Богу: он не смеет грешить.
Кто чувствует себя предназначенным для созерцания, а не для веры, для того все верующие слишком шумливы и назойливы, — он обороняется от них.
Mысль о самоубийстве — это великое утешение: при поддержке её пережиты многие ужасные ночи.
(Мысль о самоубийстве – сильное утешительное средство: с ней благополучно переживаются иные мрачные ночи.)
Книги, которые читает всякий, — это всегда скверно пахнущие книги: к ним прилипает запах мелкого люда. Там, где толпа ест и пьёт, даже там, где она поклоняется, — там обыкновенно воняет.
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.
Wer mit Ungeheuern kämpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.
Что сделано из любви, всегда за чертой добра и зла.
Бывает заносчивость доброты, имеющая вид злобы.
Если нам приходится переучиваться по отношению к какому-нибудь человеку, то мы сурово вымещаем на нем то неудобство, которое он нам этим причинил.
Музыка является средством для самоуслаждения страстей.
Физиологи должны быть осмотрительнее, выставляя инстинкт самосохранения главным побуждением органического существа. Прежде всего каждое живое существо хочет проявить свою силу — сама жизнь есть воля к мощи, и самосохранение есть одно из косвенных и более частых последствий её.
Мы поступаем наяву так же, как и во сне: мы сначала выдумываем и сочиняем себе человека, с которым вступаем в общение, — и сейчас же забываем об этом.
Никто не будет считать какое-либо учение истинным только потому, что оно делает счастливым или добродетельным, за исключением разве только милых идеалистов, восторженно мечтающих о добром, истинном и прекрасном и заставляющих плавать вперемешку в своем пруду всевозможные пестрые, неуклюжие и добродушные желаемые вещи. Счастье и добродетель — не аргументы. Но и самые осмотрительные умы охотно забывают, что делать несчастным и делать злым также не противоаргументы.
Ужасно умереть в море от жажды. Уж не хотите ли вы так засолить вашу истину, чтобы она никогда более не утоляла жажды?
Сковано сердце, свободен ум. Если крепко заковать своё сердце и держать его в плену, то можно дать много свободы своему уму, — я говорил это уже однажды. Но мне не верят в этом, если предположить, что сами уже не знают этого.
Следствия наших поступков хватают нас за волосы, совершенно не принимая во внимание того, что мы тем временем «исправились».
Безумие единиц — исключение, а безумие целых групп, партий, народов, времен — правило.
Один — ищет акушера для своих мыслей, другой — человека, которому он может помочь разрешиться ими: так возникает добрая беседа.
Есть два вида гения: один, который прежде всего зарождает, оплодотворяет и хочет оплодотворять, другой же охотно дает себя оплодотворять и рождает. Точно так же и среди гениальных народов есть такие, которым выпала на долю женская проблема беременности, тайная задача образовать, вынашивать, заканчивать — греки, например, были народом такого рода <...>; и другие, которые сами должны оплодотворять и делаться причиной нового уклада жизни, — как, например, евреи. Есть народы, которые мучаются и возбуждаются неведомой горячкой и, неудержимо выходя из себя, влюбленные и сладострастные по отношению к чуждым расам <...>, и при этом властолюбивые, как всё, что чувствует в себе полноту сил к оплодотворению, и, следовательно, сознает себя существующим по «милости Божией». Эти два рода гения ищут друг друга, как мужчина и женщина; но они так же не понимают друг друга, как мужчина и женщина.
... именно в женщине — отличающейся ясновидением в мире страданий и, к сожалению, одержимой страстью помогать и спасать, страстью, далеко превосходящей ее силы, — вызывают они так легко те вспышки безграничного и самоотверженного сострадания, которых масса, и прежде всего масса почитателей, не понимает и снабжает в изобилии любопытными и самодовольными толкованиями. Это сострадание регулярно обманывается в своей силе: женщине хочется верить, что любовь все может, — таково ее своеверие. Ах, сердцевед прозревает, как бедна, беспомощна, притязательна, склонна к ошибкам и скорее пагубна, чем спасительна, даже самая сильная, самая глубокая любовь! — Возможно, что под священной легендой и покровом жизни Иисуса скрывается один из самых болезненных случаев мученичества от знания, что такое любовь: мученичество невиннейшего и глубоко страстного сердца, которое не могло удовлетвориться никакой людской любовью, которое жаждало любви, жаждало быть любимым и ничем, кроме этого, жаждало упорно, безумно, с ужасающими вспышками негодования на тех, которые отказывали ему в любви; быть может, это история бедного не насытившегося любовью и ненасытного в любви человека, который должен был изобрести ад, чтобы послать туда тех, кто не хотел его любить, — и который, наконец, познав людскую любовь, должен был изобрести Бога, представляющего собой всецело любовь, способность любить, — который испытывал жалость к людской любви, видя, как она скудна и как слепа!
Черное одеяние и молчаливость делают любую женщину умной.
Чужое тщеславие приходится нам не по вкусу только тогда, когда оно задевает наше тщеславие.
Мы охладеваем к тому, что познали, как только делимся этим с другими.
На свете нет моральных явлений, есть только моральное истолкование явлений.
Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя. Wer mit Ungeheuern kämpft, mag zusehn, dass er nicht dabei zum Ungeheuer wird. Und wenn du lange in einen Abgrund blickst, blickt der Abgrund auch in dich hinein.