Любовь... — повторила она медленно, внутренним голосом, и вдруг, в то же время, как она отцепила кружево, прибавила: — Я оттого и не люблю этого слова, что оно для меня слишком много значит, больше гораздо, чем вы можете понять, — и она взглянула ему в лицо. — До свиданья!
Уважение выдумали для того, чтобы скрывать пустое место, где должна быть любовь.
Моя любовь всё делается страстнее и себялюбивее, а его всё гаснет и гаснет, и вот отчего мы расходимся, – продолжала она думать. – И помочь этому нельзя. У меня всё в нём одном, и я требую, чтоб он весь больше и больше отдавался мне. А он всё больше и больше хочет уйти от меня. Мы именно шли навстречу до связи, а потом неудержимо расходимся в разные стороны. И изменить этого нельзя.
Женщина, которая не угадала сердцем, в чем лежат счастье и честь ее сына, у той нет сердца.
Вы помните, что я запретила вам произносить слово «любовь», это гадкое слово, — вздрогнув сказала Анна; но тут же она почувствовала, что одним этим словом: запретила она показывала, что признавала за собой право на него и этим самым поощряла его говорить про любовь.
Если сколько голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви.
... все мы созданы затем, чтобы мучаться, и что мы все знаем это и все придумываем средства, как бы обмануть себя. А когда видишь правду, что же делать?
Мне, главное, не хотелось бы, чтобы думали, что я что-нибудь хочу доказать. Я ничего не хочу доказывать, я просто хочу жить; никому не делать зла, кроме себя. Это я имею право, не правда ли?
Зачем эти церкви, этот звон и эта ложь? Только для того, чтобы скрыть, что мы все ненавидим друг друга.
— Из-за меня ты пожертвовала всем. Я не могу себе простить то, что ты несчастлива.
— Я несчастлива?! Да я — как голодный человек, которому дали есть. Может быть, ему холодно, и платье у него разорвано, и стыдно ему, но он не несчастен.
Какая странная, ужасная судьба, что оба Алексеи, не правда ли?
Нет, душа моя, для меня уже нет таких балов, где весело.
— А я знаю, отчего вы зовете меня на бал. Вы ждете много от этого бала, и вам хочется, чтобы все тут были, все принимали участие.
— Почем вы знаете? Да.
— О! как хорошо ваше время, — продолжала Анна. — Помню и знаю этот голубой туман, вроде того, что на горах в Швейцарии. Этот туман, который покрывает все в блаженное то время, когда вот-вот кончится детство, и из этого огромного круга, счастливого, веселого, делается путь все уже и уже, и весело и жутко входить в эту анфиладу, хотя она кажется и светлая и прекрасная... Кто не прошел через это?
— Я люблю Вас.
— За что?
— Любовь не задает вопросов.
Но если бы ты знал, как мне тяжело! Я мучалась, ожидая тебя! Я не ревнива. Я верю тебе, когда ты тут, со мной; но когда ты где-то один ведёшь свою непонятную мне жизнь...
Я слышала, что женщины любят людей даже за их пороки, но я ненавижу его за его добродетели. Ты пойми, его вид физически действует на меня, я выхожу из себя. Я не могу, не могу с ним жить. Что же мне делать? Ты поймёшь ли, что я, зная, что он добрый, превосходный человек, что я ногтя его не стою, и я все-таки ненавижу его. Я ненавижу его за его великодушие. И мне ничего не остаётся, кроме...