Если хочешь быть с кем-то вечно, ты должен жить вечно!
Больше всего на свете мы хотим того, чего не можем получить.
Я уже не борюсь ни с собой, ни с тобой... Я теперь могу без тебя жить, есть, спать... Я ничего не чувствую. Анестезия. Я только смотрю. Я смотрю на тебя. Я никогда не плачу... Ничего не найдено... Да и наплевать... Я ничего не чувствую, как зеркало... Твое изображение, отразившись, присохло... И только тогда, когда разобьется зеркало, и оно с ним — на куски...
И, по-моему, женская сила сильнее мужской, особенно когда в сердце у женщины любовь. Любящая женщина почти несокрушима.
... богатые особенно страдают неудовлетворенностью. Одень человека, насыть, дай ему хороший дом — и он умрет с тоски.
Земные богатства и скапливаются-то у нищих духом, у тех, кто обделён подлинными интересами и радостями жизни.
Легче лёгкого свалить всё на наследственность, на родителей. <...> Всё, что человек делает, это он сам делает, а не его отец или мать.
— Нет нужды притворяться моим другом. Я тебя не знаю.
— Правда, Дин? Я — это ты. Я — это ты, который однажды проснулся и понял, что мир сломан.
— Тогда его нужно починить, а не свалить в туман. Нужно за него сражаться.
Для ребёнка ужасней всего чувство, что его не любят, страх, что он отвергнут, — это для ребенка ад. А думаю, каждый на свете в большей или меньшей степени чувствовал, что его отвергли. Отверженность влечёт за собой гнев, а гнев толкает к преступлению в отместку за отверженность, преступление же родит вину — и вот вся история человечества. Думаю, если бы устранить отверженность, человек стал бы совсем другим. Может, меньше было бы свихнувшихся. Я в душе́ уверен — почти не стало бы тогда на свете тюрем. В этой повести — весь корень, всё начало беды. Ребёнок, тянущийся за любовью и отвергнутый, даёт пинка кошке и прячет в сердце свою тайную вину; а другой крадёт, чтобы деньгами добыть любовь; а третий завоёвывает мир — и во всех случаях вина, и мщение, и новая вина. Человек — единственное на земле животное, отягощённое виной.
... потому как вне общения с ним я физически задыхаюсь. Это хуже любой любви, потому что это не может пройти.
Голос Кейла звучал глухо, безразлично.
— Я не выдержу. Ни за что не выдержу. Надо кончать... Я должен...
Ли яростно схватил его за руку.
— Щенок! Трус поганый!... Погляди вокруг себя. Сколько замечательного в жизни, а ты... Только попробуй, заикнись ещё раз... С чего ты взял, что твоё горе глубже моего?
Нет мощнее толчка к творению добра, чем угрызения совести.
— Не возражаете, если я закурю?
— Боюсь, что на этом этаже курить запрещено.
— Хорошо, я буду тихо.
Доски сдачи не дают.
— Мне нравится, что ты не спрашиваешь о моей жизни.
— Я тебя не спрашиваю, потому что научился не спрашивать. Когда смотришь на кого-нибудь, можно на 50% понять, кто перед тобой. А желание узнать остальное все портит... Этому я научился.
Мой мотылёк,
Зачем летишь к огню?
Там смерть...
— Я хотел потусоваться с тобой.
— Господи, даже я не хочу сейчас с собой тусоваться.
— Я в порядке.
— Любой, у кого в комнате больше двух грязных мисок, не в порядке. А у тебя их штук десять.
Я сыт по горло этим дерьмом. Мы можем больше не заводить друзей? Это бы здорово упростило мне жизнь.
Сплетни иных — как укус змеи, притаившейся в камышах, — бросается на тебя в тот момент, когда ты вступаешь в большую воду.
Все говорят, что я это переживу. Все говорят, что это не конец света. Но если это правда, то почему это так ощущается? Причина, по которой все говорят, что это не конец света, в том, что это не касается ИХ личной вселенной. Им не нужно пытаться выжить под обломками рухнувшего мира. Тебе нужно.