Женщины никогда не имеют такой силы, как после поражения.
Дружба — это звезда, а любовь только свечка. Вы мне возразите, что бывают различные сорта свечей, и среди этих сортов бывают и приятные: например, розовые, возьмем розовые... они лучше, но хотя бы и розовая, все равно — она сгорает, а звезда блистает вечно.
Всегда бываешь благодарен Богу, когда он спасет тебе жизнь.
Когда имеешь власть над женщиной, самой красивой во всей Франции, можно желать только одного — чтобы исчез свет и наступил мрак, ибо во мраке ждет нас блаженство.
Женщина только тогда по-настоящему сильна, когда любовь и личный интерес действуют в ней с равной силой.
Только ненависть заставляет нас делать столько же глупостей, сколько и любовь.
Иногда достойнее почтить память мертвых, подавив, или вернее, скрыв свое горе.
Я лишь умею отличать своих друзей от моих врагов, люблю тех, кто меня любит, и не выношу тех, кто ненавидит меня.
Но если такого наблюдателя не оказалось в галереях Лувра, зато он был на улице, где грозно раздавался его ропот и гневом искрились его глаза: то был народ, с его инстинктом, предельно обострённым ненавистью; он издалека глядел на силуэты непримиримых врагов своих и толковал их чувства также простодушно, как это делает проожий, глазея в запертые окна зала, где танцуют. Музыка увлекает и ведёт танцоров, а прохожий видит одни движения и, не слыша музыки, потешается над тем, как эти марионетки скачут и суетятся без видимой причины.
Любовник, увлеченный настоящим чувством, бывает счастлив лишь в то время, когда любуется или обладает предметом своей любви, но страдает, когда с ним разлучен.
Сначала надо победить, а после войны будет и совет.
Ты влюблен, так и действуй, как влюбленный; я же честолюбив и, как честолюбец, думаю, что жизнь дороже поцелуя женщины.
Для узника все может стать поводом к радости, к надежде, но также и к подозрению, тревоге.
Пусть пятьсот тысяч чертей унесут в ад любовь, которая может стоить жизни двум честным людям!
— Обратите внимание! У вас на руке кровавое пятно.
— Это пустяки! Важно, что у меня на губах улыбка.
Марго, я знаю — ты потеряла сегодня друга, но взгляни на меня: я потерял всех своих друзей! Больше того — я потерял мать! Ты всегда могла так плакать, как сейчас; я всегда должен был улыбаться, даже при самой сильной душевной боли. Ты страдаешь; а посмотри на меня — ведь я же умираю! Ну, Марго, будь мужественной! Прошу тебя, сестричка, во имя нашей доброй славы! Честь нашего королевского дома — это наш крест, будем же нести его, подобно Христу, до Голгофы; а если мы и споткнемся на своем пути, то снова встанем, безропотно и мужественно, как он. <...> Да, сестричка, жертва тяжела; но каждый приносит свою жертву — один жертвует честью, другой — своей жизнью. Неужели ты думаешь, что я, будучи двадцати пяти лет от роду и занимая лучший престол в мире, хочу смерти и умру без сожаления? Вглядись в меня... ведь у меня и глаза, и цвет лица, и губы умирающего; но я улыбаюсь... и глядя на мою улыбку, разве нельзя подумать, что я надеюсь жить? А на самом деле, моя сестричка, через неделю, самое большее — месяц, ты будешь оплакивать меня, как оплакиваешь сейчас того, кто умер сегодня утром.
Никогда не спрашивайте у женщины, за что она Вас любит; довольствуйтесь вопросом: «Любите ли Вы меня?»
Каждому из нас довольно одного поцелуя, чтобы стать веселым, сильным. Ты представляешь себе, Аннибал, как мы несемся, пригнувшись к нашим быстрым скакунам, а сердце сладко замирает от боязни? О, этот страх в предчувствии опасности! Как он хорош на воле, когда у тебя сбоку хорошая шпага, когда кричишь «ура», давая шпоры своему коню, а он при каждом крике наддает и уже не скачет, а летит!
Отдавая мою сестру Генриху Наваррскому, я отдаю и мое сердце всем гугенотам моего королевства.