Бабы вскрикивали повсеместно... собаки и другие нервные животные тоже поддерживали эти томительные звуки, и в колхозе было шумно и тревожно, как в предбаннике.
Широкий взгляд на мир позволяет считать глобальные катастрофы локальными.
К «рабочим переговорам» экипажа добавился встревоженный щебет шоаррского диспетчера, который очень извинялся, но категорически возражал против падения «Космического мозгоеда» на их прекрасный космопорт и предлагал разбиться где-нибудь подальше. Станислав был с ним солидарен: при ударе о другой корабль шансов взорваться вдвое больше, чем в сольной катастрофе.
– Роджер, у нас проблемы. Очень нужна твоя помощь.
Судя по лицу Сакаи, изначально сонному и блаженному, адреналина ему впрыснула уже первая, ключевая, фраза, а вторая стала контрольным в голову. Когда помощи просит сам капитан «мозгоедов», катастрофа приобретает вселенский размах!
Однако на Всемирном экономическом форуме в Давосе (Швейцария) политики и руководители корпораций ломали головы, размышляя о ситуации в мире, которая казалась насмешкой над всеми законами здравого смысла. Это явление окрестили «давосской дилеммой». По словам Мартина Вульфа, колумниста газеты Financial Times, суть этой дилеммы — «контраст между успешной экономикой и сомнительной политикой стран всего мира». Он писал, что экономика «перенесла серию потрясений: кризис фондового рынка после 2000 года; шок терактов 11 сентября 2001 года; войны в Афганистане и Ираке; разногласия относительно действий США; скачок цен на нефть, подобного которому не было с 1970‑х; приостановка переговоров ВТО в Дохе; столкновения по поводу ядерных планов Ирана», — но при всем этом экономика «переживает золотой период повсеместного роста». Иными словами, мир превращается в ад, нигде нет стабильности, а в это время глобальная экономика торжественно возвещает о своем существовании. Некоторое время спустя бывший министр финансов США Лоренс Саммерс говорил о «практически полном отсутствии связи» между политикой и рынком: «Это напоминает Диккенса: стоит поговорить с экспертом по международным отношениям, и видишь, что ты живешь в самые мрачные времена. А затем ты поговоришь с потенциальными инвесторами, и оказывается, это наилучший период в истории».
— Денис, я понимаю, что там, на перроне ощущения у тебя были, говоря твоим же языком, гораздо выше средних. Но ты хорошо выслушал немецкого оберста? Ничего не упустил? Там кроме документов, карт и мёртвых генералов в штабе в том числе одну очень важную новость, Фон Кэрн сказал, что знамена уже год, как хранятся в корпусных штабах. А теперь подскажи мне, мой любезный друг и командир, где ты сегодня резвился, не оставив под конец ни единой живой души? Сие паскудное заведение называлось штаб армейской группы «Войрш», в девичестве — Силезского ландверного корпуса. Денис, штаб... Силезского... ландверного... корпуса!..
Ёптить!.. Блин!.. Ослик ушастый!.. Лопух подсортирный!.. Прохлопать такое!..
На полу валяются искомые регалии!.. Раз, два, три, четыре... Нет, так не сосчитать... Захожу и начинаю составлять древки с трофеями в угол, изображая дворника с инвентарем... Девять, десять, одиннадцать... И куда же мы такую охапку спрячем?.. Пятнадцать, шестнадцать, тяжелый шелк разных оттенков, но с неизменными черными диагональными крестами и такого же цвета воинственно расправившим крылья орлом в золотом лавровом венке с императорский короной и гордой латынью «PRO GLORIA ET PATRIA». Всё... Шестнадцать полковых, бригадных, дивизионных знамен. И одно корпусное... Нести их с собой — это как первомайскую демонстрацию из будущего пародировать, а нам нужна максимальная скрытность. Типа, не видел, не знал, не брал, поэтому — не отдам. Следовательно, сделать нужно так...
— Прокопенко, друг любезный, иди-ка сюда! Скажи мне, может ли справный унтер-офицер в абсолютно любых условиях найти три пустых дерюжных мешка? И сколько времени ему на это понадобится?
— Петька, Макар, комбату срочно мешки нужны, три штуки! — Старый служака сходу соображает что нужно делать. — Одна нога здесь, другой уже не вижу!
Когда пришельцы проникли в наш мир, они явились из глубин Тихого океана. В расщелинах между литосферными плитами открылся Разлом — портал между двумя измерениями. Мне было 15, когда первый Кайдзю вышел на сушу в Сан-Франциско. К тому времени, когда танки и истребители уничтожили его — спустя шесть дней — три города лежали в руинах.
Десятки тысяч жертв. Мы почтили память погибших. Воздвигли памятники в их честь. И стали жить дальше. А затем, спустя всего лишь полгода, второе чудовище напало на Майами. Уровень кислотности в крови Кайдзю спровоцировал токсичный эффект под названием «Кайдзю-Блу». Третий монстр атаковал Ганновер, а потом четвёртый — Владивосток.
И тогда мы поняли — это не прекратится. Это только начало.
— Вы не понимаете — если вернемся — они нас потопят! Перевернут лодку!
— Не пугай. Ну-ка, женщины, наляжем на весла.
— Из ума выжила? Мы посреди Северной Атлантики! Вы хотите жить или умереть?
— Я ничего не понимаю, что вы за люди? Там же ваши мужья, ваши сыновья! Здесь же полно места в шлюпке.
— И станет на еще одно больше, если ты свой рот не закроешь!
— Я надеюсь, в шлюпках будут пассажиры одного класса?
— О, мама, замолчи! Ты не понимаешь? Вода ледяная! А шлюпок не хватит даже на половину пассажиров! Половина людей на корабле — погибнет!
Газеты о вас напишут, господин Исмей.
— С этой секунды, чтобы мы не делали — «Титаник» обречен.
— Но этот корабль не тонет!..
— Он из железа, а железо тонет!
— Вот как все происходило: он зацепил айсберг правым бортом, дно будто бы азбукой Морзе пробило — тук-тук-тук. На борту, ниже ватерлинии, носовые отсеки стало заливать водой. Вода поднимается и переливается через водоограждающие перегородки, которые, к сожалению, доходят лишь до палубы Е. Нос погружается в воду, корма вздымается кверху, сначала помалу, а потом все быстрее, пока вся задница не поднялась в воздух. А зад был немалым — 20-30 тысяч тонн. Корпус не был рассчитан на такую нагрузку. И что дальше? Он раскололся, до самого киля. Корма падает горизонтально, нос уходит под воду и затягивает корму вертикально и наконец отрывается. Корма несколько минут стоит над водой, как поплавок, набирает воду и наконец тонет в 2:20 ночи, через два часа сорок минут после столкновения. Носовая часть падает и через полмили от места катастрофы врезается в дно на скорости 20-30 узлов — бам! Круто, да?
— Благодарю за подробный, глубокий, экспертный анализ, мистер Бодин. В жизни все выглядело иначе...
Мистер Эндрюс, скажите мне правду. Я видела айсберг и вижу его в ваших глазах.
— Рэй, у всех авиакомпаний бывают крушения самолетов в то или другое время. Но это не значит, что мы не должны больше летать.
— «Кэнтас». У «Кэнтас» не было крушений.
— «Кэнтас»?
— Не было крушений.
— О, это должно успокоить меня, потому что «Кэнтас» не летают в Лос-Анджелес из Цинциннати! Они летают из Мельбурна! Нам что, по-твоему, надо лететь в Мельбурн, чтобы там сесть на самолет до Цинциннати?!
— Для ликвидации аварии потребуется три года и около семьсот пятидесяти тысяч людей. Включая врачей и инженеров-конструкторов.
— А сколько погибнет?
— Тысячи. Возможно, десятки тысяч.
Мы имеем дело с катастрофой, которой этот мир еще не видел.
— Лети прямо над реактором.
— Если мы пролетим над реактором, то умрем меньше, чем за неделю! Умрем!
— Товарищ?
— Лети над зданием! Или пристрелю!
— Если пролетишь над реактором, завтра сам будешь умолять, чтобы тебя застрелили.
— Там не три рентгена, а пятнадцать тысяч.
— Что означает эта цифра?
— Это значит, что реактор открыт. А огонь, который мы видели собственными глазами, излучает радиацию в два раза больше бомбы в Хиросиме. Это за час. И так час за часом. Двадцать часов после взрыва — на данный момент сорок бомб. Завтра будет еще сорок восемь. И это не прекратится ни через неделю, ни через час. Он будет полыхать и распространять свой яд, пока весь континент не вымрет.
— А что случилось с Вами?
— Катастрофа. Не хуже удара молнии. Каждая клеточка моего тела изменилась.
— Тогда почему Вы до сих пор живы?
— Я и не жива. Я зомби.
Реактор РБМК работает на уране-235. Каждый атом урана-235, как пуля, движется практически со скоростью света, проникая сквозь все на своем пути: дерево, метал, бетон, плоть. В грамме урана-235 содержится свыше миллиарда триллионов таких пуль. Всего лишь в одном грамме. В Чернобыле его свыше трех миллионов грамм и он сейчас горит! Ветер разнесет радиоактивные частички по всему континенту, с дождем они прольются на нас. Это три миллиона миллиардов триллионов пуль в воздухе, которым мы дышим, в воде, которую мы пьем, в продуктах, которые мы едим. Большинство таких «пуль» будут летать еще сто лет, а некоторые и пятьдесят тысяч лет.
Катастрофа, которую можно избежать — приятная катастрофа.
Когда происходит катастрофа, некоторые предпочитают показывать свои лучшие стороны, а некоторые... худшие.
Мир, говорят, катится к катастрофе. Но единственная известная мне катастрофа – это возбужденный ум…
— После того, что случилось, вы в Бога не верите?
— В тот момент духовного перелома не было. Я не ударилась ни в религию, ни в пьянство, ни в депрессию. Люблю жизнь. Но иногда полушутя-полусерьезно говорю: «Я любимая девочка у Бога». Потому что такие испытания он посылает лишь самым любимым своим существам. Живу как жила. Вспоминаю обо всем этом лишь 24 августа — когда праздную свой второй день рождения. Ещё — весной и осенью, когда обостряются болезни. И когда случается очередная катастрофа. В этот момент я снова переживаю всё, что тогда произошло. Все авиакатастрофы — мои. Такое ощущение, что часть меня осталась там. Ещё не приземлилась.
За всю неделю ни одной мировой катастрофы! Для чего же я покупаю газеты?
Война с Северной Кореей станет катастрофой.
К катастрофе идёт не народ, к ней идут отдельные личности.