Море не знает милосердия. Не знает иной власти, кроме своей собственной
Не знаю, в чем тут дело, но только нет другого такого места для дружеских откровений, как общая кровать. Говорят, муж с женой открывают здесь друг другу самые глубины своей души, а пожилые супруги нередко до утра лежат и беседуют о былых временах.
Твой ход — так ходи, а смерть придет — так помирай, но не бросай карты.
Всякий знает, что в глазах большинства невозмутимость равноценна всем светским приличиям.
Говорят, что люди, повидавшие свет, отличаются непринужденностью манер и не теряются в любом обществе. Но это не всегда так: быть может, путешествия по бескрайней Сибири в санях, запряженных собаками, или продолжительные прогулки натощак и в одиночестве к сердцу черной Африки не являются лучшим способом приобретения светского лоска.
Капитан этот, друзья мои, был из таких людей, чья проницательность различает всякое преступление, но чья алчность разоблачает лишь преступления неимущих. В этом мире, братья, Грех, который может заплатить за проезд, свободно путешествует и не нуждается в паспорте, тогда как Добродетель, если она нища, будет задержана у первой же заставы.
Великий боже, какою пыткою оказывается сон для человека, снедаемого единым неосуществленным желанием мести. Он спит, сжав кулаки, а когда просыпается, его вонзенные в ладони ногти красны от его собственной крови.
О самом удивительном не говорят, глубокие воспоминания не порождают эпитафий.
Дружище, я предпочитаю быть убитым тобою, чем спасённым кем-нибудь другим.
Тщетны попытки сделать глубины доступными всякому, а истина всегда скрыта в глубине.
Старость не любит спать; кажется, что чем длительнее связь человека с жизнью, тем менее привлекательно для него все, что напоминает смерть.
Кто из нас не раб, скажите мне? (…) это все в порядке вещей, что каждому достается примерно одинаково – то есть, конечно, либо в физическом, либо в метафизическом смысле; и, таким образом, один вселенский подзатыльник передается от человека к человеку, и каждый в обществе чувствует скорее не локоть, а кулак соседа, чем нам и следует довольствоваться.
Как бы неразумно ни вели себя животные, человек всех неизмеримо превосходит своим безумием.
Он был цивилизован ровно настолько, чтобы всевозможными невероятными способами выставлять напоказ свою дикость.
Видел я не раз, как Страсть и Тщеславие нетерпеливо топали ножками по нашей великодушной Земле, но Земля не изменила от этого ни своего движения, ни своего полёта в пространстве.
Большой дурак всегда ругает меньшого.
В самом деле, глаза эти – окна, а тело моё – это дом.
Настоящие места никогда не отмечаются на картах.
Хотя он и был дикарём и хоть лицо его, по крайней мере на мой вкус, так жутко уродовала татуировка, всё-таки в его внешности было что-то приятное. Душу не спрячешь.
Разве можем мы по приглушенному, то тут, то там раздающемуся стуку лопаты угадать, куда ведет свою штольню тот подземный труженик, что копается внутри каждого из нас?
—Вы не ошиблись,— ответил я, — мы только что подписали бумаги.
—Бумаги?... . О ваших душах?
—О чём?
—Впрочем, у вас их может не быть, — быстро проговорил он. — Тем лучше. Я знаю многих, у кого нет души, а они богаты и счастливы. Душа — это вроде пятого колеса в телеге.