Мы все чего-то боимся. Страх ползает внутри тебя, как дикий зверь, царапает когтями твои внутренности, делает слабыми твои мускулы, пытается сыграть дурную шутку с твоими кишками. Он хочет, чтобы ты корчился и плакал, но страх надо отбросить и призвать все свое мастерство, и тогда тебе поможет свирепость.
Прошлое — корабль, чья кильватерная струя остается на глади серого моря, но будущее не имеет меток.
Мир — это замечательная штука, но мир мы получим только тогда, когда наши враги будут бояться затеять войну.
Страна — это история страны, это собрание всех ее историй. Мы — то, чем сделали нас отцы; их победы дали нам то, что у нас есть.
Законы — лишь выражение надежды, потому что реальностью были бурги, стены, копья на укреплениях и блеск шлемов на рассвете, страх перед облаченными в кольчуги грабителями, стук копыт и вопли жертв.
— Здесь все записывают. Буквально все! Ты умеешь читать?
— Умею, и читать, и писать.
— А сколько раз в жизни тебе это пригодилось?
— Ни разу.
— Тогда зачем монахи постоянно что-то пишут?
— Просто вся их религия записана. А наша — нет.
— Записанная религия? Это как?
— Ну, у христиан есть специальная книга, в которой записана вся их религия.
— А зачем это нужно?
— Не знаю. Просто христиане записывают ее, и все. Ну и еще, конечно, они записывают законы. Альфред любит составлять новые законы, и их надлежит обязательно заносить в книги.
— Если люди не могут запомнить законы, значит законов этих слишком много.
Вдвоем они составили кодекс законов для Уэссекса. Для меня было развлечением и делом чести нарушить каждый из этих законов, прежде, чем умрет король или валлийский коротышка.
Трусость всегда с нами и храбрость тоже — та, что побуждает поэтов слагать о нас песни. Храбрость — просто воля, преодолевающая страх
Я сражался всю жизнь. Такова моя судьба, такова судьба нас всех.
— Я слышал, Альфред несчастный человек.
— Он никогда и не бывал счастливым. Его преследует Бог.
— С помощью Божьей я взял королевство Нортумбрия. И с благословения Божьего я правлю этой землей мирно и справедливо...
— Не так быстро, мой господин
— И должен же кто-то научить здешних жителей правильно варить эль
— И должен же кто-то научить...
— Нет-нет, святой отец! Этого писать не надо!
— Альфред — хороший человек.
— Хороший, но, признайся, тебе хоть раз хотелось оказаться в его компании? Ты когда-нибудь запоминала шутку, чтобы поделиться ею с Альфредом? Кто-нибудь хоть раз сидел вместе с ним у огня, загадывая королю загадки? Мы когда-нибудь пели с ним вместе?
— Ты выглядишь старше. Старше и куда уродливей.
— Значит, я стал больше походить на тебя.
— Я потерял сапоги, — сказал он. Казалось, это беспокоит его больше, чем то, что он был на волосок от смерти.
Всякая радость умирает.
Секрет хождения по веслам заключается в том, чтобы делать это быстро, но не настолько быстро, чтобы это выглядело паническим бегом.
— Каждую ночь, запирая дверь на засов, тебе придется опасаться врагов во тьме, каждый день ты будешь высматривать врагов. Для вас не будет мира — нигде.
— Дунхолм.
— Мне знакомо это место.
— Тогда ты знаешь, что эту крепость нельзя взять.
— Я взял ее.
А потом судьба вложила в мою голову одну мысль, и я понял, что никогда не отобью Беббанбург, никогда не поднимусь на скалу и не вскарабкаюсь на стены, пока не сделаю того, что сделал Рагнар много лет назад.
— Я ничего не могла с собой поделать. Я молилась, чтобы этого не произошло, но чем больше молилась, тем больше о нем думала.
— И вот ты его любишь.
— Да.
В странной земле Нортумбрии все стало в тот день еще более странным.
— Я тебе заплачу!
— Моя плата — счастье Этельфлэд.
Мне он тоже нравился, но сейчас нам придется его хоронить.
— Дайте мне мой меч!
— Я проведу жизнь после смерти в зале Одина. И буду там пировать с твоим братом. И ни он, ни я не хотим оказаться в твоей компании.
— Финан, вон то — дым?
— Кто его знает, господин. Будем надеяться, что да.
— Надеяться, что это дым?
— Если мир затянется, я сойду с ума.
— Кого сейчас убили?
— Короля.
— Он славно умер?
— Нет.
— Значит, он был недостойным королем.
Христиане твердят нам, что мы непреклонно движемся к лучшим временам, к Царству Божьему на земле, мои же боги обещают нам хаос конца света, и человеку достаточно оглядеться вокруг, чтобы убедиться: все рушится и приходит в упадок. И это действительно доказывает, что грядет хаос. Мы не поднимаемся по лестнице Иакова к какому-то неземному совершенству, а катимся вниз к Рагнарёку.
Горе надлежит скрывать. Человек, который сначала пропел, что судьбы не избежать, продолжил песню со словами: должны сковать цепями наши самые сокровенные мысли. От опечаленного разума нет толку, сказал он, и надлежит скрывать печальные мысли.
Я чуял запах крови и дерьма — то были запахи битвы.
Тот, кто когда-то был священником, остается им навсегда.
Он получил слишком много зеленой травы религии и теперь болеет из-за этого. Но он хороший человек, очень достойный. Слишком худой, это да, но хороший. Святой во плоти, ни больше ни меньше.
Некоторые люди подхватывают Бога, как болезнь.
Мой отец, и отец моего отца, и все мои предки испокон веку были викингами. Мы плыли по морю туда, где могли разбогатеть. И действительно становились богатыми. Мы жили весело, не испытывая недостатка в эле, серебре и битвах. И если я стану королем, мне придется защищать то, что я имею, от людей, которые попытаются у меня это отобрать. В результате из викинга я превращусь в пастуха. А я хочу быть свободным. Я слишком долго был заложником, и теперь мне нужна свобода. Я хочу видеть, как ветер надувает паруса, а мой меч блестит на солнце. Я не желаю обременять себя обязанностями.
— Ну и воняет же от тебя. И вообще, ты самый уродливый, самый волосатый и самый вонючий ублюдок, которого я когда-либо видел. Мне бы следовало бросить тебя крабам, но какой приличный краб не почувствует к тебе отвращения?
— Тебя послал Альфред?
— Да, но я бы ни за что не согласился тебя искать, если бы знал, в какое грязное дерьмо ты превратился. Рад видеть тебя, Утред Рагнарсон.
Тронь арфу, и получишь только шум, но заиграй на ней, и будет музыка.
— Ты потеряешь семью.
— Я обрету семью. Мы с Эриком станем семьей.
— Ты жив, Утред!
— Меня трудно доконать, святой отец.
— Да, так и есть, так и есть, хотя в детстве ты был чрезвычайно слабым ребенком.
— Я?!
— «Из заморышей заморыш» — так всегда говорил твой отец. И только потом ты начал расти.
— И уже не остановился, так?
— Разве ваши боги не вознаграждают вас за хорошее поведение?
— Мои боги своенравны, господин.
— Как ты можешь служить своенравному богу?
— Я и не служу.
— Но ты сказал...
— Что они своенравны, но так уж боги развлекаются. Моя задача — не служить им, а развлекать их, и, если мне это удастся, они вознаградят меня в следующей жизни.
— Он сошел с ума. Безумен и счастлив.
— Это лучше, чем быть безумным и несчастным.
— За ним присматривают священники, но он не ест. Гутред швыряется едой в стены и заявляет, что он Соломон.
— Значит, он все еще христианин?
— Гутред поклоняется всем богам. На всякий случай.
Она совершала путешествие, путешествие любви, но ее ждал шторм столь суровый и темный, что сердце мое почти разбилось от жалости к ней.
— А кто такой Христос? Тот, который умер, да? А потом вернулся к жизни?
— Да.
— Боги это могут. Умирать и воскресать. Они же боги.