Бывает, поступки человека легко предсказуемы, но, пытаясь заглянуть к нему в душу, видишь лишь непроглядную тьму.
На небе одиноко горела звезда. Сегодня я прочитал в интернете, что одно из самых прекрасных астрономических явлений, по расчётам учёных уже перестало существовать, но увидим мы это только через десятки лет. Может быть, и эта звезда уже взорвалась, и сейчас она лишь красивая картинка на небосводе захолустной планетки на краю уездной галактики? Впрочем, почему существует та или иная вещь? Потому что она просто есть, имеет форму, её можно потрогать? Или потому что мы верим, что она существует? На первый взгляд ответ прост. Но с другой стороны... Даже если этой звезды больше нет, мы до сих пор видим её холодный свет. Возможно, кому-то она помогла выбраться из зимней тайги, кому-то подарила надежду, а кому-то просто чуточку тепла. Могла ли всё это сделать простая астрономическая единица, да еще и взорвавшаяся бог весть когда? Могут ли миллиарды людей верить в то, чего на самом деле нет?... Однако вера сама по себе еще не материализовала ни один объект. По крайней мере, я об этом не слышал...
Голова была настолько тяжёлой, что в ней не оставалось пространства для развёртывания идей. Если в лучшие времена мой мозг представляет из себя широкую автостраду, по которой с бешеной скоростью проносятся миллионы мыслей, обгоняя, подрезая друг друга, устраивая чудовищные аварии, то сейчас он не более чем затерянная в лесу тропинка, по которой ходят только в случае крайней необходимости.
— А ведь знаешь, наша жизнь, она как свеча, у кого-то короткая, у кого-то длинная... и может погаснуть в любой момент.
— Ну, тогда наша жизнь, как этот камин.
— Что нам делать?
— Ничего. Мы не можем сделать ничего.
— Как же так — ничего?
— Все скоро закончится.
— Жестокие слова.
— Так оно и бывает в жестоком мире. Можно только надеяться, что этот мир — другой.
Сумасшедшие возвращают себе рассудок, а нормальные обезумевают.
— И что ты там видишь?
— Звёзды… — загадочно сказала Лена, не опуская головы.
— Это я понимаю, я их тоже вижу. Но что в них такого особенного?
— Не знаю… Кажется, что они разговаривают со мной. Там же тоже есть люди, у них своя жизнь, наверное – куда лучше, чем у нас, и они тоже вот так вот смотрят на небо и видят Землю, меня, тебя.
У каждой истории есть начало и конец. У каждой истории есть канва, синапсис, содержание, ключевые моменты, пролог и эпилоги. И нет такой книги, в которой при каждом новом прочтении не открывались бы вещи, на которые раньше не обращал внимания. Но у каждой книги есть своя последняя страница, перевернув которую мы ставим книгу на полку. Чтобы завтра открыть новую...
– Какое красивое небо... Не могу поверить в то, что вы добровольно отказались от него...
– А мы и не отказались. Произошло то, что называется прогрессорством – дикарю дали вместо палки автомат Калашникова. Подтянули технологический уровень, но культурный остался на уровне начала XX века.
– Думаешь, человечеству пора повзрослеть?
– Хотя бы немного. Входя во Вселенную, следует вытирать ноги. Иначе могут в шею вытолкать. Мы, человечество, находимся на той подростковой стадии, когда можно как возвеличить себя, так и покалечить. А потому неизбежны перегибы — всё то, что ломает отдельно взятого человека, суть симптомы пубертатного периода человечества в целом. И станет ли человечество, повзрослев, человеком, или превратится в хиккана, быдлоида или эгоистичного циника – зависит от нас самих.
– Хорошо сказано.
– Жаль только, не получается пока. Ни у человечества, ни у меня.
Умение говорить «нет» — не самая моя сильная сторона, особенно если просит обладательница таких потрясающих глаз.
Мне всегда казалось, что настоящее одиночество можно ощутить не в раскаленной пустыне, бескрайней степи или на вершине заснеженной горы, а в толпе.
В этом потоке людей, слов, мыслей, стремлений у каждого есть цель, направление.
И только я тихо брел между ними, недостойный внимания остальных.
Может быть, это как разнонаправленные вектора с началом в одной точке – в декартовой системе координат им не суждено встретиться.
Маленькая квартирка без следов какого бы то ни было ремонта или даже подобия порядка, и вечно одинаковый вид из окна на серый, день и ночь куда-то бегущий мегаполис — вот условия моей жизни.
Сегодня очередной типичный день моей типичной жизни типичного неудачника.
У каждой истории есть начало и конец. У каждой истории есть своя канва, синопсис, содержание, ключевые моменты, прологи и эпилоги. И нет такой книги, в которой при каждом новом прочтении не открывались бы вещи, на которые раньше не обращал внимания. У каждой истории есть начало и конец. Почти у каждой...
Вот так всегда бывает: когда теряешь вещи, которые всегда казались совершенно обыденными и естественными, понимаешь, что на самом деле они были незаменимы.
Мимолётное видение, как отблеск на очках дождливым осенним вечером, который заставляет обернутся и долго всматриваться в темноту, выискивать там нечто, мелькнувшее на краю поля зрения. Конечно, ты не успел рассмотреть, не успел понять, но почему-то оно показалось таким манящим...
А ведь интересно, как самые простые потребности человека отбивают желание мыслить, стремиться к чему-то.
Во сне всегда больше волнуют мелочи: неестественный цвет травы, невозможная кривизна прямых или своё перекошенное отражение, а реальная опасность, готовая оборвать всё здесь и сейчас, кажется пустяком.
В мозгу, как всегда, роились миллионы мыслей, из которых совершенно невозможно выудить хотя бы одну стоящую. Такую, которую можно закончить, привести в порядок, облечь в форму идеи и претворить в жизнь.
Интересно, одинаково ли пахнет пыль рядом с полками художественной литературы и с книгами по физике и химии?
А вот лень лишний раз открыть книгу – это уже ближе ко мне. Хоть я и люблю читать, но вот задумаешься о том, что предстоит страница за страницей осиливать огромный роман… И даже если он интересный, даже если захватит с головой, и уже не оторвёшься – так-то потом! А сейчас надо всего лишь взять книгу с полки и открыть. А вот это уже лень…
Я словно забрался в панцирь – внешнего мира для меня больше не существовало, а на его раздражители отвечали мои двойники. Их всегда было трое. Один глухой, другой немой, третий слепой.